Дониэль Клейтон - Хрупкие создания

Спросить маму я не могу. Не стоит ей об этом знать. К тому же сейчас мы с ней почти не разговариваем. На выходные меня посылают домой, чтобы я набрала нужный вес, – приказ медсестры Конни. Я осторожничаю. Два пальца в рот больше не помогает, так что я принимаю специальные таблетки. Вроде бы с помощью таких худела Лиз. Я снова вешу пятьдесят килограммов, и мне еще повезло, что медсестра не отсылает меня домой навеки. Я намекнула, что мне было тяжело набрать необходимые килограммы. И она была со мной мила. Но мать теперь смотрит так, словно я стеклянная фигурка, готовая упасть со стола и разлететься на миллион осколков. Разговаривать, впрочем, она со мной не собирается. Только раздает приказы.

– Квоны пригласили нас на церковный ужин.

Как удобно, маме приспичило убираться в коридоре у моей спальни именно сейчас. Она практически приказывает мне пойти с ней на ужин. Наверное, ждет, что я закачу глаза, сожму губы или скажу какую-нибудь грубость. После нашего ужина в ресторане она сказала, что больше не потерпит от меня неуважения и, если что, тут же заберет из школы, не дожидаясь весеннего представления. До него осталась всего пара недель – оно пройдет в конце мая. Апрель уже почти закончился. Время летит так быстро. Слишком быстро, ведь я так хотела, чтобы список ролей еще успел измениться.

– Хорошо.

Мне не хочется весь вечер смотреть на то, как Сей Джин липнет к Джейхи. И я боюсь, что разговор зайдет о летней сессии, и тогда мне придется сообщить всем, что мама переводит меня в другую школу – потому что хорошие корейские дети не врут корейским взрослым.

Но я не возражаю, потому что знаю, что мама все равно потащит меня на этот ужин. Я устала ругаться. От всего устала. У меня не осталось сил ни на что. Не хочу сдаваться и слушать тоненький голосок в моей голове, который твердит, что все это происходит потому, что я ничего не ем. Медсестра Конни звонила матери, чтобы поговорить о моем весе, но та пропищала что-то об «американских толстяках» и «корейском типе» и о том, что я полностью здорова. Что я ем столько же, сколько и остальные танцоры. Мама защищает меня перед остальными, но сама следит за мной ястребом. Стоит пойти в туалет, как она тут же встает под дверью и прислушивается.

Пишу Джейхи, но он не отвечает. Снова. Мой разум (и сердце) с этим не справляется. Я схожу с ума. Я всю субботу провела в своей комнате, потом три часа гуглила корейский, чтобы расшифровать послание из Света. Если я покопаюсь в интернете еще немного, то наверняка все пойму. Но Джейхи ведь запросто может мне его прочесть. Мальчишки любят делать одолжения. Конечно, он все еще за семью печатями благодаря Сей Джин. Мы переписывались несколько недель, но он долго молчал. Иногда отвечал – поздно ночью, когда знал, что Сей Джин не проверит его телефон, – но обычно молчал. Не понимаю его. Все мальчишки такие? Или это только мне так повезло?

Я устала до безумия. Падаю на кровать и включаю старую балетную запись на видаке, который мама никак не выкинет. Элеанор смогла выбить соло в «Щелкунчике» – настоящая история успеха дублерши. Но что остается мне? Я все еще дублерша, все еще в тени Джиджи, меня забирают из балетной школы, и совсем скоро я стану обычной девчонкой.

Вчера мама снова об этом напомнила. Мы сидели за уродливым пластиковым столом в кухне, и она все твердила о нашем уговоре, и как я не смогла получить роль, а та «хорошенькая девочка, Элеанор вроде», смогла, и как особенные танцоры всегда добиваются успеха.

Она заглядывает в дверь и ждет, когда я снова обращу на нее внимание.

– Уходим через час, – нарушает наконец тишину. – Я сбегаю в магазин, куплю чего-нибудь. А ты собирайся. Платье висит в моем шкафу, получше тех, что у тебя есть. Подходящее.

Я даже не думаю возражать. Уверена, это ужасное колючее платье, но если я устрою истерику, то ничего не изменится. Я так устала, что даже рада невозможности выбирать. Я буду делать что сказано. Никаких размышлений. Никаких планов. Никаких сражений. Только кивок головы и тянущее чувство в животе, которое меня успокаивает.

Мама ушла. Поднимаюсь и бреду в ее комнату, шатаясь, словно зомби. У нас с ней один размер. Я вешу меньше, но ненамного. Любовь к балету у нее прошла, а тело балерины осталось – словно воспоминания о том времени помогли ей сохранить контроль над собственным телом. Ей нравилась рутина, контроль за весом, то, как балерины превращаются в невидимок в окружении обычных женщин с их широкими бедрами, большой грудью и яркой одеждой. Маме нравились одинаковые леотарды, одинаковые плоские груди и движения в такт.