Wind-n-Rain - Костолом

— Чего плачете, мать, ой… — Парень был совсем юн, едва обзавёлся усами. Стоял рядом, загородив собою солнце, и опирался на корявую берёзовую палку. — То есть… Я думал, Вы…

— Думал, я старая, а я не старая? Не знаешь будто, что в схимницы смолоду идут, а ума и знаний наживают лишь с годами? Или думаешь, все старицы так и рождаются — морщинистыми да умудрёнными? — Анфиса, сама того не заметив, приосанилась и поспешила поправить на голове съехавший на бок платок.

— Какой же дорогой в наших краях? На базар заехали? А куда путь держите?

— Куда шла, туда и пришла. Ищу древодела, чтоб срубил мне скит до холодов. За оградой, у опушки, на проклятом месте. А коли не знаешь таких, то и ступай, а мне не мешай.

Откуда-то взялась во вчерашней девке немеренная дерзость — то ли деревянный крест да чёрное облачение наделили её небывалой силой, то ли ещё что.

— Таких не знаю, не серчайте.

— Я серебром заплачу.

Молодец лишь окинул схимницу любопытствующим взглядом и направился к хате. Только глядя ему вслед Анфиса поняла, зачем ему ветка: юноша сильно хромал. Видимо поэтому он не в сотне, поэтому же и бедствует. Стало Анфисе хромого жалко, а жалость ей была свойственна всегда — даже барина, своего бывшего хозяина, что в награду за сладкие ночи выписал вольную, ей тоже отчего-то жалко было.

— Дай хоть воды испить, жарко нынче, — шепнула она парню вдогонку.

Парень ничего не ответил и не обернулся — наклонившись, вошёл в дом, но дверь за собою оставил нараспашку. Недолго думая, Анфиса шмыгнула следом, чуть не вписавшись лбом в перекладину. В хате было прохладно и пахло затхло. Пол хоть и был досчатый, не земляной, но давно не метёный. По углам собрались целые клубы из пыли и сора, а с потолков сыпалась высохшая глина. Поводив глазами в потёмках, разреживаемых скудно падавшим через незанавешанное окно лучами и дрожащей у образа Николая Чудотворца масляной лампадкой, поводив носом по несвежему воздуху, гостья совсем опечалилась. Вскоре хозяин бедной хаты появился перед ней с кувшином колодезной воды. Анфиса припала к нему жадно, а поверх глиняной кромки продолжала шарить глазами по комнате. Сеней в избе не было, и комната была всего одна, просторная, но неуютная. В дальнем от входа углу, за печкой, она заметила кровать с лежащей на ней женщиной. Судя по мерно вздымавшемуся домотканному одеялу, женщина крепко спала.

— Матушка моя хворает. Ничто не помогает. Ноги опухли и почернели. Раньше хотя бы вставала, но уже несколько недель не встаёт. — Проследив за взглядом гостьи, хозяин зачем-то поспешил с оправданиями. — Помолитесь за неё, может хотя бы Вас Господь услышит.

— Я помолюсь, — ответила Анфиса, передавая кувшин. Огонь стыда за произнесённую ложь прожигал её щёки насквозь. — А если всё-таки деньги нужны, приходи на опушку. Пусть ты и хромой, но руки у тебя, как я посмотрю, на месте, а гроши лишними не будут, — бросила Анфиса на прощанье, несмело поклонилась и отправилась в обратный путь.

Она покидала станицу с лёгким сердцем: вдруг все сомнения отринулись сами собой — теперь уже она была уверена, что Мадина сказала правду, и всё у неё получится, и дом даже будет, и жизнь вольная. Когда шла обратно через площадь, не удержалась и разменяла одну монету. Купила сыра, хлеба и молока. И с поклажею, наперегонки со своей длинной тенью, выросшей в низких лучах садящегося за её спиной солнца, отправилась обратно — в лес.

Сморённая усталостью, к речке, дабы обмыться, не пошла, даже не сбросила своих новых одежд: лишь устроилась поудобнее и стала зазывать сон. На сытый желудок, в тепле да после дневных странствий сон сморил её совсем скоро. Мадина появилась в нём сразу, будто только этого и ждала.

— Значит, не нашла мастерового? — спросила черноокая после того, как вдоволь наслушалась полных восторга девкиных россказней. Конечно, где это видно было, чтобы вчерашняя крепостная с самим приходским попом трапезничала да в одиночку по базарным площадям шастала? Слушая подопечную, Мадина словно видела всё её глазами, топтала станичную площадь своими ногами и даже сама отпила ледяной водицы из кувшина. Ей было радостно за живую, а ещё радостнее — за себя. Она вложила в Анфиску все свои надежды, прекрасно осознавая, что второй шанс обрести наследницу представится ей нескоро — может, через сотню лет, а может и не представится вовсе. Однако до наследования ещё очень далеко, а жизнь земная, коли она вольная, манит соблазнами. Девка молодая и падкая на всякое, а удержать её силой подле себя призрачному видению неподвластно.