Wind-n-Rain - Костолом

Анфиса беспечно вынула из-за пазухи белый платочек, развернула его на обветренной ладони и показала батюшке серебряные монеты — всё своё богатство. В глазах у священника влажно заблестело, но вскоре вновь потухло.

— Деньги деньгами, а от нечисти серебро не спасает, кто бы что ни говорил. Ступай на площадь: с западной стороны будет чёрная улица — чёрная потому что там сыромятники шкуры коровьи выделывают, не промахнёшься. Пройдёшь ряды кожевников и свернёшь налево, увидишь несколько изб. Попробуй поспрашивать, да не пойдёт с тобой никто…

Поблагодарив настоятеля и наскоро попрощавшись, Анфиса направилась по указанному пути. Площадь гудела голосами, манила запахами. Анфиса скиталась от лавки к лавке, раскрыв рот — ещё никогда за всю свою жизнь, невольную и вольную, она не видала такого оживления. В деревне при барском поместье, где она родилась и выросла, людей столько не было, а те, что были, на здешних никак не походили. Люд на площади знал достаток: торговля шла бойко, торговаться не стеснялся никто — ни бабы, ни мужики, а товаров было столько, что глаза разбегались. Дети путались под ногами, ничего не боясь, а старики и старухи сидели в стороне от торговых рядов, щурили подслеповатые глаза да молчали о чём-то своём. По спокойствию на морщинистых лицах Анфиса читала, что они не голодают. Значит правду говорят: в казачьих краях жизнь вольнее и сытнее. В блужданиях по диковинному поселению нескоро она вспомнила, куда шла и зачем. Кожевничий угол найти было несложно — свежие шкуры сохли на солнце, щедро обтёртые жиром, растянутые между вбитыми глубоко в землю высокими кольями. Пахло от них кровью и маслом, но в целом — приятно. Сами кожевники гнездились прямо под шкурами: кое-кто обрабатывал свежую порцию огнём, опаляя оставшуюся шерсть, кое-кто долбил уже размягчившийся скользкий материал, распластав его на плоском камне; некоторые спали, другие же просто сидели, наблюдая из-под своих навесов за людьми на площади. Завидев монахиню, они заметно оживились.

— Какими судьбами в наши края, мать? — встрепенулся один, немолодой и одноглазый, но с удалыми усами, по всему видно — бывший служивый.

— Какая она тебе мать, иль ты и на второй глаз ослеп? Не видишь — тебе в дочки годится, — одёрнул его второй, и оба громко засмеялись.

— Мне мастеровой нужен. На плотничьи работы. Плачу серебром, — ответила Анфиса, чуть смутившись.

— Так за чем дело стало? Да тут тебе кто угодно поможет! Если ты с Божьим делом, то чего бы не помочь, тем более за серебро, — округа вновь наполнилась густым мужицким смехом.

— Мне нужен тот, кто за ограду выйдет и не побоится работать у опушки.

Мужики вмиг поутихли и недобро переглянулись.

— Что-то ты темнишь, мать. Недоброе то место. И не пойдёт никто из наших — наслушались всякого, да и насмотрелись. Лучше возвращайся на площадь и попробуй соблазнить своим серебром кого из заезжих. День базарный, может и поймаешь какого мужика рукастого да несмышлёного. А наши это… на опушку не пойдут. А ну как увяжут за собой нечистую да в дом приведут? Здесь таких дураков нет…

Махнув рукой, Анфиса двинулась дальше. Ближе к западной стене хатки становились беднее, древесного настила здесь не было, и дороги сужались, обращаясь обычными вытоптанными тропами — даже без колеи. Видно было, что и повозки сюда не доезжали, и людей ходило немного. Ни на улице, ни во дворах Анфиса никого не встретила. Тем временем солнце поднялось над самой её макушкой и уже приготовилось к своему медленному падению, чтобы через несколько часов сесть за стеной, уступив небо над Алиевской ночному светилу. Стоило торопиться: возвращаться к наставнице без добрых вестей Анфисе было стыдно, а задерживаться в селении допоздна — страшно. Вцепившись свободной рукой в крест, она глубоко вздохнула и постучала в первую же хатку. Ей отперла древняя старуха, но выслушав просьбу, лишь неприветливо хлопнула дверью перед лицом путницы. Подобное повторилось ещё трижды, и Анфису, доселе не знавшую ни отчаяния, ни уныния, начала уже одолевать неуверенность в верности своей миссии. А что если призрачная наставница, назвавшаяся Мадиною, и на самом деле нечистая, а все её слова — лживый соблазн? Откуда бы девке знать, что та добра ей желает, а не погубить? Ведь ещё ни один человек из всех, кого она встретила в станице, не согласился ей помочь, а эти люди не выглядели ни зашуганными, ни глупыми.

Присела путница на трухлявый пень у покосившейся оградки подле такой же косой и трухлявой избы. Тесный двор с тыльной стороны дома жался к стене — к дальней от ворот глухой стене, что указывало на бедность и неустроенность живущих здесь. Уперлась девка локтями в колени, а лицо умесила в раскрытых ладонях. Задумалась, пригорюнилась. Да так, почти уже задремав, и не расслышала подле себя чужих шагов. Лишь внезапный голос — молодой и звонкий — заставил её встрепенуться и в испуге уставиться на появившегося рядом парня.