Инга Кузнецова - Промежуток

– Я люблю своего сына. Больше всего на свете. Я люблю свою дочь. Я люблю цветы, особенно фиалки. Не знаю почему.

Я не уверена, что люблю своего мужа, но я хотела бы, чтобы он существовал.

Я люблю прохладу. Я люблю песок и шелест листьев. Я люблю тонкие линии. Японскую живопись. Я люблю красоту. Хотя она всегда исчезает. Я часто грущу. Наверное, будет честно сказать, что я люблю грусть.

– Хорошо, это очень нежно и хорошо, – мягко сказал Человек-Олень. – А вы что же? – он повернулся к охранникам, которых Павел нанимал для того, чтобы следить за Жанной.

Парни в камуфляжных костюмах переминались с ноги на ногу. Они чувствовали себя неловко. Они не знали, что сказать.

– Смелее, – сказал Человек-Олень. – Только, пожалуйста, будьте честны.

– Я любил деньги, – не без вызова вдруг сказал один. – Только если я это скажу, вы же все посмотрите на меня с презрением, да? Вы же все тут такие возвышенные, да?

Я, конечно, тоже люблю свою семью. А еще я люблю колбаски. Хорошо идут к пиву. Шашлыки и баню. Техничный секс. Что скажешь, Серый? – он грубовато засмеялся.

– Согласен, – Серый усмехнулся. – А еще я люблю рыбалку. Ну, мне просто нравится молчать и смотреть на воду.

– Все у вас? – спокойно уточнил Человек-Олень.

– Футбол. Бильярд. Пятницу.

– Хорошо, все это будет. Ну а вы? – Человек-Олень повернулся к Ростовцеву. – Кроме успеха вы что-нибудь любите? И кого-нибудь кроме себя?

– Я не обязан вам отвечать.

– Вам достаточно вас? У вас будет солипсический мир?

– А, сейчас, подождите. Книги. Все книги мира. Все объекты культуры. Кроме «Черного квадрата».

– Да? – удивился Человек-Олень. – А почему?

– Раздражает.

– А вас? – наступила очередь Мокрецова.

– Отпустите меня отсюда, – взмолился начальник тюрьмы. – Я здесь случайно.

Я ничего не понимаю.

– Вы совершенно свободны. Можете идти.

– Правда?

– Да, конечно. А вы? К чему привязаны вы?

Павел Ушаков враждебно взглянул в лицо Оленю.

– Давайте я лучше скажу вам, что я не люблю.

– Я вас внимательно слушаю.

– Я ненавижу абсурд. Я ненавижу, когда ситуация выходит из-под контроля.

Я ненавижу самоуправство недостаточно компетентных людей. Я ненавижу анархические идеи. Я ненавижу иррациональное. Я презираю мистику!

Я ненавижу, когда со мной на моем родном языке разговаривают типы с оленьими головами!

– Не волнуйтесь, пожалуйста. В вашем мире этого не будет. Но что-то вы все-таки любите?

– Я люблю порядок. Это правда.

– Хорошо.

– И родину люблю.

– Хорошо. Какие-то еще пространства? Одной страны вам достаточно?

– До других мне дела нет.

– Я понял. Можете идти.

– Что?

– Идите по тропинке и выйдете к станции.

– А семья? – Ушаков вопросительно посмотрел на Жанну. Она стояла с опущенной головой. Она покачала ею.

– У вас слишком разные желания. Мы вас не задерживаем.

– С какой стати ты здесь распоряжаешься?

И тут вперед выступил Миша.

– Уходи, папа.

Видеть сына состоящим из кусочков было слишком больно, и Ушаков открыл дверь и вышел в другое пространство. В котором он жил и прежде. В котором было столько порядка и ясности.

Когда за ним закрылась дверь, Миша сказал:

– Я люблю все сущее. Я люблю небо.

Цвет и звук. Запахи и прикосновения существ. Я люблю библиотечную девушку.

Она сирень, это я понимаю. Я люблю сирень. Я люблю людей. Все их языки. Всю их любовь. Их прекрасные идеи. Я люблю сложные переплетения идей. Метафорические скачки. Свертки символов и гнезда смыслов.

Я люблю молекулы. Элементарные частицы, я восхищаюсь вами. Я люблю живое. Все живое. А мертвого ничего и нет. Я обожаю деревья. Листья. Просветы между листьями.

Я так люблю вас, прекрасные стоические существа.

– Мне кажется, что я тоже люблю тебя. Больше всего тебя и «Зону» Гийома Аполлинера, – застенчиво пробормотала девушка-сирень, поправив под букетом очки. – И Кафку, Миша. Ты прав. Все – живое, это правда. Я очень люблю людей. Я остаюсь здесь, с тобой.

– Как хорошо! – воскликнула Инга. —

Я очень люблю, когда любят. Люблю такое.

– Ты ж моя птичка, – догадался Княжев.

– Миша, ты очень здорово обо всем сказал. Ты молодчина. Но ты забыл про свет, – вдруг встрепенулась она.

Это звучало примерно так: «тинь-твиринь-пинь», даже еще прозрачней.

– Ты ничего не забыл, Миша? – деликатно уточнил Человек-Олень.

– Я люблю тебя, свет. Прекрасный и ослепительно-ясный.

И тогда Дерево, тихо стоявшее Дерево, подошло к нему на своих корнях и молча положило ветку на плечо, составленное из разных кусочков.