Салли Николс: На что способна умница

— Но не для всех годится, — возразила Нелл. — Если ты из такой семьи, как наша, стать тем, кем захочешь, тебе не светит. Досталась работа на заводе — считай, повезло.

— Незачем тебе там работать. — Мэй понимала, что ей-то говорить легко.

— Знаешь, — помолчав, ответила Нелл, — вообще-то я… — И снова умолкла.

— Ты — что?

Но Нелл потрясла головой:

— Не важно.

Мэй увидела, как она снова замыкается в себе. Нелл всегда такая скрытная. Но Мэй попыталась не обращать на это внимания.

Они умолкли, сидя рядом на диване так, что руки их лежали рядом, но не соприкасались.

— Ты хочешь?.. — начала Мэй. — То есть мы… могли бы?..

— Шутишь? — Нелл вскинула брови.

Мэй покраснела. Наверное, глупо было спрашивать.

— Да нет, для меня это лестно, — объяснила Нелл. — Только… ну… понимаешь, у меня уже есть девушка.

— А-а… Вот как! Хорошая?

— Ага. — И Нелл широко улыбнулась. — Она центральный полузащитник. — Ее улыбка стала еще шире. — И она меня убьет, когда узнает, что я с тобой целовалась.

Мэй думала, что с потерей Нелл она уже смирилась. Ведь они так долго не виделись и так заметно изменились. Но в этот момент ей показалось, что ей снова пятнадцать. И с тревогой поняла, что в глубине души ей совсем не все равно.

Нелл заметила выражение на ее лице, и оно, как ни странно, чуть ли не рассмешило ее.

— Вот уж никогда не думала, что тебе до этого есть дело.

— Правда? — переспросила Мэй. — Ох и глупая же ты была.

19 июня 1917 года пришлось на вторник. Ивлин, которая неделю назад отмучалась и сдала экзамены, полагающиеся после второго года обучения, все утро носилась по городу в поисках керосина и мыла, а днем, пытаясь осмыслить Фукидида, стояла в очереди за рыбой — надо же, за рыбой! Экзамены она сдала скверно, но, по ее мнению, не настолько, чтобы провалиться, и уже начинала паниковать при мысли о следующем учебном годе. А потом зарядил дождь, и, пока она крутила педали, взбираясь на велосипеде вверх по Хэдингтон-Хилл, грузовик с углем окатил ее грязной водой из лужи, вдобавок от сильной усталости ей хотелось плакать.

Когда она вернулась домой, Тедди сидел у плитки на кухне и читал газету. Он встретил ее улыбкой.

— Смотри! — сказал он. — Ты видела?

И он протянул ей газету. В палату общин был подан на рассмотрение закон о народном представительстве. По нему мужчины получали всеобщее избирательное право — или почти всеобщее, поскольку различия роли не играли, — как и женщины старше тридцати, соответствующие требованиям имущественного ценза, а также дополнительно — выпускницы таких университетов, как Оксфорд и Кембридж. (Все, кто учился в этих университетах, получили дополнительно право голоса. Не только женщины. И это было очень странно.) Ивлин, конечно, об этом уже знала. Всю прошлую неделю их колледж полнился слухами.

— А-а, — сказала она, просмотрев заголовки и вернув газету Тедди, — ты получил право голоса.

Несмотря на старания, ей не удалось скрыть горечь. По действующему закону Тедди не допускался к голосованию на выборах потому, что их крошечный коттедж не соответствовал требованиям имущественного ценза. А теперь он получил право голоса, вернее, должен был получить, когда закон пройдет рассмотрение в палате лордов, то есть, скорее всего, в 1918 году. А она — нет. Только после того, как ей исполнится тридцать и если условия их с Тедди жизни перестанут быть настолько стесненными. Или же после того, как она закончит университет, если вообще его закончит.

Тедди явно обиделся.

— Могла бы и порадоваться, — заметил он. — А я вот что тебе купил, — И он протянул ей букетик. Анютины глазки, белые и фиолетовые, в окружении зеленых листьев. Цвета суфражисток.

Ивлин взяла букетик и, к собственному ужасу, поняла, что сейчас расплачется. С сердитым «спасибо» она отвернулась, чтобы Тедди не видел ее заблестевших глаз. Но Тедди не желал успокаиваться.

— И вовсе незачем дуться, — заявил он. — Я думал, ты порадуешься, вот и все. И ждал, когда ты вернешься, чтобы мы могли порадоваться вместе.

— Ради всего святого! — не выдержала она. — Неужели нельзя помолчать?

В этот момент слезы наконец переполнили ее глаза и заструились по щекам. Он изумленно уставился на нее.

— Э, да ты ревешь! — воскликнул он, и Ивлин не выдержала. Столько долгих, утомительных и безрадостных месяцев, жалкие полчаса на подготовку к экзаменам, да и те с трудом удавалось урвать от домашних хлопот, вечное беспокойство о деньгах, колкие замечания поденщицы насчет немытой посуды и постоянного беспорядка в доме, штопка на перчатках и дыры на чулках, закрашенные ваксой, званые обеды, партии в теннис, лодочные прогулки, на которых ей так и не довелось побывать. И теперь все эти горести разом напомнили о себе. Она упала на стул, уронила голову на кухонный стол и зарыдала.