Ина Тундра: Все проще, чем кажется

Мы были слишком сильные и гордые, чтобы показать свою слабость и ранимость, и слишком слабые и неуверенные в себе, чтобы это признать.

Я не жалею себя, не оправдываю, не горжусь собой, не виню себя, да и вообще никого не виню, не восхваляю героин и не объясняю сама себе и кому-то причины этого горького, затрагивающего миллионы людей и миллионы могил, опыта.

Я прошла, пролетела, прокарабкалась, простонала, проревела, прорвалась через это засасывающее, сверху теплое, нежное и приятное, а в целом — бездонное, беспощадное и вонючее героиновое болото.

Я похоронила сама себя на его дне и считала минуты и граммы до смерти.

Я потеряла надежду бросить и жила только надеждой снизить дозу. Я приняла свою гнилую героиновую, никому не нужную (в том числе и мне самой) жизнь и такую же гнилую героиновую избавительную смерть как неизбежность.

Когда я начинала юзать героин — я, конечно же, не думала, не догадывалась, не подозревала… И даже посмеивалась над возможностью дойти до такого конца.

Ведь я не такая, как они все, эти жалкие наркоманы.

Я успею остановиться. Да я даже и не начала. Да и вообще, где оно, все то страшное, о чем рассказывают, нет этого, все это преувеличение, все легко, весело и прекрасно, и люди просто не знают, о чем говорят.

Ты никогда не увидишь и не поверишь в грязь и дно жизни, пока сам с ними не столкнешься нос к носу. Человеческий мозг создан таким образом, что всегда верит только в хорошее. Поверить в то, что ты станешь мерзким гнилым и отвратительным, потерявшим человеческий вид животным, просто невозможно. Я? Нет, никогда…

Но я стала.

Конечно же, не сразу, но стала.

Тихо, медленно и постепенно. Мы, кстати, так и называли героин между собой — Тихий. Или — Медленный. Героином называли редко. Торговали им? Да, торговали. Все торгуют. А как еще выжить. И да, воровали. И продавались. По-другому просто не выживешь. Нет вариантов.

Это не оправдание, так, голые факты. Реальность.

В этом нет ничего плохого и ничего хорошего.

Нет осуждения — его не может и быть, по-другому просто выжить на героине невозможно. Нет и попытки оправдать воровство и продажу — всего лишь признание действительности. Да, это было вот так. Дилерам не за что головы рубить, это, в большинстве своем, такие же несчастные, сидящие на героине, пытающиеся выжить животные. Инстинкт самосохранения, так сказать, в своеобразной форме…

Это страшная тема, в нее нельзя лезть с готовыми убеждениями кто плохой, кто хороший, кто виноват, кто жертва. Нет правых и виноватых, есть только боль, слезы, горечь, отвращение, и желание, чтобы этого никогда не было и ни с кем никогда не случалось.

Я не жалею, что у меня был такой опыт. Не жалею, что жизнь сложилась именно так, что он был.

Он просто был — много забрал и много дал — страшный и горький опыт жесткой героиновой наркомании. Теперь есть еще и всегда дающее мне силу осознание того, что я его прошла.

Но это сейчас, а тогда, в начале — в мои 17–18 лет, все было радостно, легко и непринужденно.

Вечные друзья с постоянным желанием поделиться с тобой разнообразными видами наркотиков, клубы, тусовки, вечеринки, отходняки, героин, сон, завтрак, прогулка, созвон, друзья и снова пати.

Основное начало моей героиновой эпопеи пришлось на Колю Садовского. Фамилия, конечно, у него была другая, но все звали его именно так. Я жила у него дома, торчали мы на всем подряд, но как-то все чаще и чаще именно Медленный становился нашим другом. Я тяжело переживала разрыв с Данилой, который казался мне любовью на века, и топила это в спокойствии и расслабленности героина, не забывая, впрочем, и об остальных милых сердцу наркотиках. Я только нюхала, и героиновые приходы меня радовали, а еле проявляющаяся ломка списывалась на осень, простуды и развеивалась теми приятными ощущениями, которые может дать телу магический серый порошок.

Не хочу я в это лезть.

Не хочу.

Все давно забыто, отпущено, безвозвратно ушло, и уже давным-давно новая и совсем уже другая жизнь.

Каждый нырок в память о том времени — и подступает тошнота.

Память не пускает.

Отказывается, блокирует, жмет мозгом на все тормоза и выдает, после долгих усилий, по крупицам клочки воспоминаний.

Да и убила я, конечно, свою память героином серьезно.

Почему-то с героином у меня связаны осень, зима, чуть-чуть лета, причем именно того лета, когда случился кризис 98-го года, очень хорошо помню этот момент, как мы шли с еще одним Колей, большим добрым и толстым сыном обеспеченных родителей, обсуждая разницу в действии героина и метадона, шли от моего дома к обменнику, где нас ждал неприятный сюрприз, лета, когда уже мы хорошо знали, что такое ломка, но все еще не верили, что мы уже героиновые наркоманы.