Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

Они доехали до Ринга. Между большими туристическими автобусами Фабер увидел два фиакра, в которых сидели туристы. Другие туристы, прежде всего японцы с фотоаппаратами, группами устремились к Опере. Кербер проехал через Шварценбергплац, держась левого ряда. Десятилетиями на Ринге было одностороннее движение. Дважды удачно разминувшись с большими машинами, Кербер выехал на подъездной путь и остановился перед порталом отеля «Империал». Здесь тоже было много туристов. Фабер слышал их речь, смех, дети носились туда-сюда, все выглядели очень веселыми. Молодая листва старых деревьев, растущих вдоль Рингштрассе, трепетала от ветра. Как всегда, ветерок делал жару в Вене вполне переносимой. В открытом кафе «Империала» не было ни одного свободного места. Громко ревел маленький мальчишка, вываливший мороженое на свою рубашку.

Отель отремонтирован, заметил Фабер. Теперь над входом сооружена огромная крыша. Двери были широко распахнуты, так что был виден роскошный холл с узорчатым мраморным полом, коврами, длинной стойкой из благородной древесины, за которой работали несколько администраторов. Видна была также огромная люстра и в глубине знаменитая лестница, покрытая красным ковром, по которой ступали Великие мира сего: кайзеры, короли, главы государств, лауреаты Нобелевской премии, Гарбо, Альберт Эйнштейн, Адольф Гитлер. Последний жил тогда, в марте 1938 года, в «Империале». Это был официальный государственный отель.

Слуга поспешил навстречу и позаботился о багаже. Фабер расплатился с водителем и вошел в холл, дорожная сумка висела через плечо, под мышкой — пишущая машинка, в другой руке — кейс. Портье Лео Ланер поспешил ему навстречу. Стройный мужчина сорока трех лет, черноволосый, с открытым лицом и ясными глазами, весело смеялся. Он был единственным человеком, кого Фабер здесь знал. Ланер сердечно приветствовал Фабера и взял его пишущую машинку.

— Как хорошо, что вы наконец снова к нам приехали! Вы не были здесь уже девять лет.

— Да, — сказал Фабер.

— Я знаю, что госпожа умерла. — Ланер сразу стал серьезен. — Мне очень жаль, страшно жаль, господин Фабер.

— Благодарю, господин Ланер.

— Я очень почитал госпожу…

— Да, — сказал Фабер и подумал: хватит уже.

— Я провожу вас в номер, — сказал портье. — Мы провели большой ремонт, — продолжал он, стараясь сменить тему.

— Я вижу. — Они пошли к лифтам.

Ланер впустил Фабера в лифт и нажал на кнопку. Лифт заскользил вверх.

— Отремонтирован весь дом. Второй и третий этаж обновлены полностью.

Лифт остановился на втором этаже.

— У вас, как всегда, двести пятнадцатый!

Они прошли по коридору, в котором еще пахло краской. Ланер открыл номер 215. На светло-голубых шелковых обоях был узор из лилий, как на гербе французских королей. Софа и стулья были обиты тем же материалом. Раздвижная дверь с встроенными зеркалами отделяла гостиную от спальни. Позолоченные бра в виде свечей были такие же, как в отеле «Палас», люстра в гостиной и в спальне, гардероб и огромная ванна. В окна светило жаркое солнце, работал кондиционер. Напротив Фабер увидел Дом музыкального общества на тихой улице Безендорфенштрассе. На стенах гостиной висели старые картины в позолоченных рамах с изображением прекрасных женщин и серьезных мужчин из прошлых времен. Рядом с телевизором стоял изящный бело-золотой ларец, а на нем поднос со стаканами и бутылками — фруктовые соки, тоник, лимонад. Низкий стол, стоявший в центре, украшала большая плоская ваза с яркими цветами, под стеклянным колпаком лежали всевозможные булочки.

— Прекрасно, — сказал Фабер. — Благодарю!

— Вы один из наших самых любимых гостей, господин Фабер, — сказал Ланер. — Правда! Это не пустые слова. Жаль, что вы так редко бываете в Вене…

— Я…

— Вам не нужно ничего объяснять! Госпожа однажды намекнула мне. Я вполне могу это понять. У нас в Вене и в Австрии есть много всякого другого, не только красоты. Вы, наверное, читали или видели по телевизору — эти письма-бомбы! Для издателей, и адвокатов, и других, кто пытается что-то сделать для инородцев. Наш бургомистр Цильк тоже получил такое письмо…

— И остался без руки, я знаю, — сказал Фабер, — и никаких следов преступления.

— Похоже, все возвращается, господин Фабер, все возвращается. Люди ничему не научились. И в Германии не лучше, хотя стоит ли этим утешаться. У нас снова оскверняются еврейские кладбища. Дорогой господин Фабер, если кто и понимает, почему вы неохотно приезжаете сюда после всего, что с вами случилось, так это — я.