Йоханнес Зиммель - Мечтай о невозможном

Фабер сидел на заднем сиденье автомобиля. В Вене было жарко, очень жарко для середины мая. Приглушенно работал кондиционер. На улицах царило оживленное воскресное движение. Машина продвигалась медленно. Кербер был чутким человеком. Он управлял автомобилем молча, не мешая старику все глубже и глубже погружаться в воспоминания.

«Отель «Метрополь», — вспоминал Фабер, сидя в салоне бесшумно скользящего «кадиллака». — Отель «Метрополь» на Морцинплац, штаб-квартира гестапо». Его матери было приказано два раза в неделю являться туда на допрос. Гестаповцы хотели узнать подробности об австрийской и прежде всего о германской социал-демократии, так как отец был видным социал-демократом. Родители Фабера были немцами, оба родом из Гамбурга. Отец работал в Австрии представителем промышленных концернов, одного английского и одного немецкого. Фабер появился на свет в венском роддоме Рудольфинерхаус и первые годы жизни провел в поездках, маршрут которых пролегал в основном в Лондон. По-английски он говорил без акцента. Затем он пошел в Вене в школу, и в Вене же его призвали в германский вермахт. Из-за того, что его отец в 1938 году в последний момент бежал в Англию, Фабер получил от нацистов «шанс особо отличиться».

«Бедная мама, — думал Фабер, — она же вообще ничего не знала. Отец никогда ничего ей не говорил, чтобы не подвергать ее опасности. И к тому же к 1938 году немецкая социал-демократия была уже полностью уничтожена. Лишь коммунистическая партия наполовину сохранилась благодаря своей структуре, при которой каждый коммунист всегда знал только одного своего соратника. Даже под пытками ни один коммунист не мог выдать больше чем одного товарища по партии».

Это было просто дополнительное мучение, придуманное гестаповцами для матери, она ведь никогда не знала, чем могло закончиться для нее очередное посещение отеля «Метрополь». Фабер сидел в маленьком сквере перед зданием всегда на одной и той же скамейке и молился:

— Милостивый Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы мама вернулась. Я сделаю все, что Ты захочешь, если мама вернется.

Она возвращалась.

Садилась рядом с сыном и плакала, плакала так, как будто уже не могла больше не плакать. Они долго сидели, это повторялось два раза в неделю, и каждый раз мама долго не могла успокоиться. Потом они шли на Шведенплац и ехали домой сначала по городской железной дороге и затем трамваем, сорок первым. Их дом был в Нойштифте, где виноградники покрывали склоны, лежащие ниже Венского леса. Там их ждала Мила, самый чудесный человек, какого когда-либо встречал Фабер. Ее звали Мила Блехова, она была родом из маленького чешского городка. У Милы был широкий утиный нос, а когда она постарела — замечательные искусственные зубы. И когда она была совсем юной, и когда стала совсем старой, у нее было самое доброе лицо, какое он когда-либо видел в своей жизни. Стоило посмотреть на Милу, и сразу становилось ясно: от этой женщины никогда не услышишь лжи.

«Мила и Мира, — подумал он. — Никогда прежде он не замечал сходства этих имен, теперь же он в первый раз воспринял это как нечто особенное, таинственное. Мила!» — вспоминал он, и печаль его росла и росла. Мила уже была с ними, когда он родился, и она оставалась с матерью еще два года после окончания войны. У Милы было заболевание щитовидной железы, и, когда она волновалась, ей было трудно дышать. «Снова у меня заиканье», — говорила она тогда. Чтобы Мила не волновалась еще больше, маме приходилось постоянно уверять ее в том, что ничего плохого в гестапо не происходит. И Мила, которая, несмотря на это, все равно начинала заикаться, говорила тогда Фаберу, которого, сколько он себя помнил, она называла не иначе как «чертенок»:

— Мы должны выдержать до конца, чертенок, выстоять, и бедный господин в Англии тоже. Потому что к концу они околеют, кровавые псы. Зло никогда не приносит победы. Никогда, госпожа, никогда, чертенок! Иногда это может длиться очень долго. Но зло никогда не может навсегда и навечно победить. («Зло-о», — произносила она).

Они жили тогда очень тяжело. Еще до начала войны от отца лишь дважды приходила весточка, и больше ничего. Мать сдавала внаем комнаты. Вместе с Милой она готовила для чужих людей еду, прислуживала за столом и убирала комнаты. Мила уже давно не получала никаких денег за свою работу, просто их было слишком мало. Она говорила:

— У меня будет паралич, если я возьму что-нибудь у госпожи, ведь я член семьи!

«Мамы больше нет, и Милы больше нет, и отца нет. В доме у леса в Нойштифте живут другие люди. Все это было так давно», — думал Фабер. Когда он приезжал в Вену, его всегда охватывали печаль и гнев. Ему приходилось периодически сюда приезжать. Это было неизбежно. Его первые шесть книг появились здесь, в издательстве «Пауль Зольной», офисы которого располагались на Принц-Ойген-штрассе. Иногда пребывания в Вене требовали проводимые им поиски материалов и расследования. И, наконец, ему несколько раз предъявляли иск неонацисты и лидеры так называемых националистов за известные статьи и телевизионные выступления. И он должен был являться здесь в суд. В таких случаях он обычно прилетал самым ранним рейсом и вечерним улетал. До сих пор он такие процессы выигрывал, хотя обычно во второй инстанции. Один иск против него еще находился в судебном производстве.