Таисия Пьянкова: Я – дочь врага народа

– Ну?! Чё?! Голубая кровь не выносит?!

Отвернуться бы. Но там вездесущие глаза Остапа Ивановича. Они так и лезут в душу, отчего Лиза настолько злится, что не может свободно продохнуть…

А надо бы глотнуть чистоты…

А снег талый, грязный. Лиза идёт за угол дома – в палисадник. Там чище.

Но опять – Остап Иванович… Протискивается следом в узкую калитку. Пиджак нараспашку. Брюхо – девятым валом! Лизе хочется втиснуться в талый сугроб.

– Давай уедем! – слышится под хруст тяжёлых сапог.

Единственная рука – за двух цепкая! – пытается обнять. Лиза ныряет под руку. Остап Иванович резко наклоняется и вдруг замирает – радикулит!

Лиза давно так не веселилась!

Как назло, Владимир оказывается во дворе. Он тоже давно не слышал её хохота.

А за углом – картина как на ладони: жена да матушкин сожитель. Всё понятно! И Лиза через весь палисадник летит по грязному снегу до рябинки, потом – до сосны, от сосны до штакетника… Дальше лететь некуда. Размах ботинка – метит в живот. Лиза утыкается в колени лицом – защитить будущую жизнь. Удары принимают спина да голова…

В открытое окно никаким её стонам не втиснуться – оттуда густо ломится застольная песня, в которой трижды кряду:

Даже матерки Осипа Ивановича не могут протиснуться сквозь гущу рёва.

Слава богу – ни одного удара не прилетело Лизе ни в живот, ни в лицо…

Довольная тем, она в одиночестве плетётся домой. Баба Катя встречает её словами:

– Опять увалялась! Холера тебя сшибает… И правильно. Неча брюхатой за мужиком по пьянкам таскаться…

В ночь Владимир домой не приходит. Бабка Катя снова наставляет Лизу:

– Дура дурой… Не спишь… Чё б тебе не развалиться-то? Кровать для одной-то поширше будет… С пузом плохо ли?.. Будет реветь-то! Ничё у ево не измылится… И тебе хватит…

Не измыленный является под утро.

Лиза жмётся к стеночке. Он валится рядом и уже спит!

А ей голову одним махом полнят теперь нечастые рифмы:

Лаской теперь вряд ли станет её манить даже Остап Иванович. Ему тоже основательно досталось от Владимира.

Утром Лиза поднимается, хоть этим счастлива.

Но удовольствие недолгое: перед нею – реальная картина: поверх одеяла, раскинутым, лежит Владимир. Он без штанов, зато в галстуке. Подол белой рубахи в крови – подтёрся после очередного «общения» с публикой…

Евдокия ж Алексеевна с той половины дома шумит:

– Лизавета-а! Володьку не буди – пущай проспится. Слышишь, нет? Иди жрать. Оглохла, что ли?!

Но Лиза стоит посреди комнаты – безучастная.

Спустя минуту рядом появляется она, свекровь…

Лиза не хочет видеть ни её, ни Владимира…

Какой уж тут завтрак?!

А весна в разгаре! Полный апрель!

Река в мелкой шуге, но покатый берег уже покрыт одуванчиками. Одна кукушка спрашивает: как ты? как ты? Другая требует: такси! такси!

Лиза идёт берегом, чувствует: кто-то за спиной следом!

Свекровь! Кто же ещё…

Лиза не оборачивается. Спокойно спрашивает:

– Уж не думаете ли вы, что я пошла топиться?!

Молчание.

И слова Лизы уплывают в тишину, как в согласие:

– Не ждите! Если надумаю, то сперва ублюдка вашего утоплю…

На процедуре развода Владимир ведёт себя проще простого. Его спрашивают: почему согласился на развод?

Отвечает:

– Пью. Гуляю. И не думаю бросать.

В городе наверняка бы не развели по причине беременности супруги. В селе Владимира знают как облупленного – бабник, задира, гулеван…

По сути, из того, что пожелала Лиза, сотворяется решение суда: первое – брак расторгнуть; второе – назначить алименты (с согласия ответчика) в твёрдой сумме 25 рублей в месяц; и третье – бывший супруг обязан оставить такую-то такую в покое, пока не найдёт возможным вернуть её туда, откуда привёз.

Для Лизы – неплохо!

Надо заметить, что, уезжая из Новосибирска, она оставила за собой городскую прописку; комнату сдала по договору – вернуть по первому требованию.

Возвратиться ей, слава богу, есть куда. Но не на что. Жалкие её рубли давно ушли на переезд и прожор…