Юрий Каракур - Фарфор

А бывало и так: бабушка уверенно вставала перед днём, на крепких крупных ногах, не мерцая, и вытряхивала скатерть с балкона. Где аритмия? Нету, не проснулась, умерла во сне. И бабушка властно, по-хозяйски смотрит на свою улицу со второго этажа, поливает жаркие солнечные бархатцы в ящиках. И даже поёт иногда лёгким голосом:

– Надежда, мой компас земной, а удача награда за твою мать!

Я не понимаю, при чём тут мать, выхожу на балкон и вижу согнувшуюся бабушку, которая одной рукой придерживается за перила балкона, чтобы не упасть.

– Что случилось? – пугаюсь я.

– Пригнись, пригнись, – шипит мне бабушка, – там Алла.

Я присаживаюсь, и мы в щель смотрим, как тёмный страшный шар Аллы подкатывается к нашему дому.

– Блядь, – говорит бабушка, стоя на коленях. – Это она к нам идёт.

Мы пробираемся на четвереньках в квартиру, поспешно выключаем телевизор, а радио, напротив, делаем погромче (ушли в магазин дня на два, на три, а радио оставили). Ждём у двери. До нас – двадцать две ступеньки, и они дрожат. Острый Аллин звонок, мы, конечно, вздрагиваем, но, господи, у нас два замка и укрепление, и нам с бабушкой делается весело от безопасности: что теперь, Алла? Приходили предприниматели в девяносто третьем году и сказали, что всех грабят, выбивают двери, и вот нужно бы ставить вторую железную дверь. Это дорого, но надёжно, с гарантией. А для вас, пенсионерочки, можно вот дешёвый вариант – укрепление: в дверном косяке сделать такие как бы дырки с окантовкой, а в дверь внедрить металлические штыри, и когда вы дверь закрываете, штыри входят в дырки и укрепляют. Если кто-то будет вашу дверь (обивка из кожзаменителя, красивый орнамент – проволокой и кнопками) выбивать, то вот эти штыри остановят любое преступное плечо, и ваши ниточки (агат, аметист, янтарь), ваши брошки, ваши медальки героев труда, ваши рублики в кефирных пакетах – всё это уцелеет. Тамара, конечно, кричала на весь двор, что воровать у неё нечего, хоть вообще дверь снимай да занавесочку вешай, такая нищета. А все поставили и зажили со штырями укреплённо. И вот теперь тайный замысел укрепления проступает – штыри против Аллы и были установлены, и пусть бы она ломилась как угодно – не вошла бы! Алла позвонила трижды: вдруг мы не слышим, спим, моемся? так она возьмёт нас сонными, мокрыми. Мы не двигаемся, ждём. По радио рассказывают про бальзам здоровья. В подъезде тихо, и непонятно, ушла ли Алла. Бабушка открывает дверной глазок. Дополнительно объёмная Алла стоит прямо напротив двери и тоже прислушивается к нашему дыханию, сердечному ритму. Бабушка прижимает палец к губам: тише, молчи, она здесь, и у неё револьвер. Я в полном восторге, бабушка тоже довольна, потому что, похоже, мы победили. Я решаю заглянуть в замочную скважину (ключ бабочкой): оттуда пахнет подъездом, ветерок, от которого глаз начинает слезиться, Аллы не видно, а только оконный свет спускается с третьего этажа и какая-то надежда. Я отворачиваюсь, чтобы побороть слезу, а когда заглядываю в скважину снова, там прямо на меня смотрит круглый чёрный глаз Аллы. Я в ужасе отскакиваю, скриплю полами, шумно задеваю шкаф. Она тут, тут, видела меня в скважине! показываю я бабушке. Бабушка машет на меня рукой: молчи всё равно! Я вдруг понимаю всю бабушкину решимость: мы, если надо, переступим через Аллин труп. Мы теперь жестоко, цинично стоим у двери и ждём, уже не веселимся.

Подъездная дверь хлопнула. Я бегу на балкон, чтобы убедиться, что Алла ушла. Алла грустно так идёт, какие-то цветочки вокруг неё орнаментом, впереди общежитие. Позвать бы её, пожалеть бы, ведь умерла же мамочка, но мы стреляем Аллой из рогатки – пусть летит подальше, хуже грыжи! Юрочка, включай телевизор!

Замочную скважину с тех пор затыкали бородатым куском медицинской ваты.

Алла почти не попадалась нам на глаза, только если издалека (Вон Алла! Где? Быстрее, быстрее!), а потом и вообще куда-то её отнесло (попала под сокращение, переехала, ветер). Про тридцать рублей – не помню.

Я встретил Аллу спустя годы (долгое «о») после бабушкиной (набираем воздух) смерти.

Мир стоял и рухнул, построили город Москву, проложили метрополитен, а тут – Алла, каменная статуя, музейный экспонат. Алла, конечно, постарела и повисла, но всё так же улыбалась, всё так же чернела глазами.

– Как бабушка? – спросила Алла, пришелица.

Господи, она не знает, удивился я. Уже столько лет, что я привык и еду на велосипеде, и солнечно, и всюду бабушка спокойно, ожидаемо мертва. И только вот у Аллы, в Аллиных этих платочках, бабушка, оказывается, ещё жива, ещё жива красивая Галя из автоприборовской больницы.