Димитр Коруджиев - Невидимый мир

Глазным отделением заведовал доктор Х. Я лежал у него с августа по октябрь 60-го года. Под конец он рассказал моей матери, что мне грозила слепота, но он меня спас. Наверное, так и было. Он лечил меня каплями и компрессами и жуткими инъекциями в склеру больного глаза. Я видел, как внутрь глаза потихоньку входит игла. Это напоминало ужасы из рассказов Эдгара По. Инъекции предшествовал наркоз: пять-шесть капель делали глаз бесчувственным и каким-то студенисто-стеклянным. Когда игла входила, боли не было, но было отвратительное ощущение: казалось, что дотрагиваются до самой твоей наиглубочайшей сущности. Если при этой процедуре присутствовал кто-нибудь из больных, я неизменно слышал сочувственные вздохи и крепкие словечки.

Теперь, когда прошло столько лет, я вдруг осознал одно странное обстоятельство: и в глазном отделении, и в терапевтическом, и в хирургии я ни разу не встретил среди больных кадровых офицеров. Было ли это случайно, или офицеры лечились в другом месте, не знаю, да и смысла нет выяснять давно отошедший в прошлое факт. Во всяком случае, атмосфера в этих отделениях была на редкость демократичная. Никто из нас, простых солдат, не чувствовал себя ниже других больных. А здесь были и пожилые люди, родственники офицеров или бывшие офицеры. Мы все держались как в обычной больнице. Офицерами здесь были только врачи. Но они относились к нам так дружелюбно, что невозможно было воспринимать их согласно иерархии.

В глазном отделении было очень мало женщин (медицинских сестер этого отделения я уже не помню). Тогда же я впервые наблюдал больничный роман. Это было, когда в госпитале появился шофер из нашей части — здоровенный краснощекий мужичище двадцати лет, которому совсем не подходил больничный халат. Он лечился от пневмонии. Как-то раз мы лежали на траве, греясь под солнцем среди знакомых и незнакомых мне больных. Я вслушивался в разговор между ним и одной больной постарше, которая лежала около него. Они обменивались общепринятыми в таких случаях фразами с прозрачным подтекстом, которого я тогда еще не понимал. Под конец она, со странным удовольствием гладя траву, сказала: «Вы очень хороший мужчина. Без единого дефекта!» У меня в этой области никакого самомнения не было. И все же я удивился: она выбрала такого ограниченного парня, а меня далее не заметила, хотя я был тут еще до него. Я начал понимать, что одинаковое умственное развитие и воспитание, один и тот же интеллектуальный уровень, принадлежность к одному и тому же слою общества — вот основа для взаимного влечения. И не волнение в крови решает здесь, а одинаковое воспитание и степень тонкости чувства. Случалось, я увлекался женщинами с совершенно иным уровнем мышления. Я убежден, что меня толкала к ним странная, вредная, глубоко спрятанная в недрах моего существа и почти всю жизнь мучащая меня потребность в дисгармонии ощущений. Но в таких случаях я очень быстро овладевал собой и чувствовал потом огромное облегчение.

Иногда воспоминание похоже на сон: ничто не подтверждает его реальность. Главный свидетель — я сам. Почти невероятно, но в нагромождении мыслей, реально пережитых событий, снов, фантазий, прочитанного, словом, всего, что ношу в себе, я все еще различаю отдельные элементы. Понятно, что, когда они смешаются, пробьет час безумия. В глубине души я сомневаюсь в том, что способен вечно поддерживать этот порядок. Я (и не только я) всегда на грани. Как заманчиво позволить себе расслабиться и как благородна борьба за стройность сознания! Пока я по-настоящему сомневался только в воспоминаниях о тех случаях, которые со мной не вяжутся, которые не должны происходить с таким человеком, как я. Ведь личность в большой мере провоцирует события, те из них, которые, казалось бы, никак от нее не зависят, но к лицу ей, как со вкусом подобранная одежда.

(Весной 60-го года у нас были учения в горах. Как-то ночью я стоял на посту. То была темная ночь без звезд, и дул сильный ветер. Вдруг что-то большое, черное выскочило из темноты, толкнуло меня и скрылось. Я даже не успел поднять винтовку. Вполне возможно, что это был волк, но я горожанин до мозга костей и даже представить себе не в состоянии, что меня мог толкнуть волк. Это мне кажется таким абсурдом, что я не уверен, была ли вообще та минута.)

Быть может, я человек неблагодарный, но мое воспоминание о докторе Х., хотя я вполне верю в его профессиональные качества, связано не столько с его впечатляющим высказыванием: «Мальчик мог ослепнуть, я спас его», сколько с одним неприятным для меня случаем.