Йозеф Кот - День рождения

«Прекрасная смерть, — скажет Ивета. — Без крови. Без единой капли крови. И с гвоздиками. Кто себе может зимой позволить гвоздики? Восемнадцать крон штука. Я сама их выбирала».

«Знаете что, Ивета, — предложит Штёвик. — Поставьте их в вазу. Мы сэкономим на венке и положим их ему на могилу».

«Замечательно! Я всегда говорила, что из вас получится выдающийся шеф».

«Ну, я еще не шеф, — будет скромно отнекиваться Штёвик. — Ребята, вы почему не пьете? Тут столько выпивки, что нам не справиться до утра».

«Не пойдем мы домой до утра, до утра, до утра», — отзовутся они хором. И начнется стрельба в потолок пробками от шампанского, которым он еще вчера набил холодильник в коридоре.

«Всю жизнь, всю жизнь ждал я этой минуты, — скажет Штёвик. — Всю жизнь я ждал минуты, когда смогу напиться за счет Главены. Ребята, не сомневайтесь. Жизнь коротка. Главена был жмот. Пятьдесят лет он собирался, прежде чем решился купить пару бутылок. А теперь и сам еще без выпивки остался. И не думайте, что он был хороший специалист. Он даже пробки не умел починить. Однажды погас свет в туалете. Я ему велел исправить. И знаете, что он мне сказал? Что он тут не для того, чтобы чинить пробки. Что, если я интересуюсь его мнением, он может в течение недели изучить соответствующую литературу и предложить мне проект решения. И вот из-за Главены в туалете целую неделю была тьма кромешная. Но о мертвых не говорят дурно».

Наконец открылись двери, пахнуло холодным воздухом. «Живу, — подумал Томаш. — Вижу их вокруг себя, и все улыбаются». Он тоже попытался улыбнуться.

— Благодарю вас, — сказал он. — Еще раз благодарю вас.

Он хотел продолжать, но в кабинет вошел Ондрей Чернок. Он был в парадном костюме, в белой рубашке и с темно-синим галстуком.

— Где тут наш юбиляр? — громогласно осведомился он и обвел взором присутствующих.

С тех пор как его отозвали с директорской должности, он первый раз пришел в институт. Он выглядел отдохнувшим, довольным, с лица исчезли морщины, и Томаш заметил, что у него намечается второй подбородок.

Все разом замолчали. В нем всё еще видели всемогущего директора — привычка была сильнее действительности. Сотрудники учтиво расступились.

— Я пришел забрать его у вас, — сказал Ондрей и фамильярно похлопал Томаша по плечу. — Пошли, братишка. Пошли.

Ондрея после ревизии перевели в генеральную дирекцию — заведовать отделом рекламы.

«Ну, на тысчонку меньше, какая разница, — сказал он тогда Томашу. — Деньги — это еще не все».

«Ты прав, — сказал Томаш. — Деньги далеко не все. Ты должен радоваться, что тебе не придется иметь дело с прокурором».

«Знаешь что, — сказал Ондрей, — прокурор ведь мой приятель. У нас дачи по соседству. И акт ревизии он не принял. Да и по большинству пунктов истек срок для возбуждения дела. А потом, все мы люди».

«Что ты там будешь делать?» — спросил его Томаш.

«Буду заказывать плакаты, на которых изображены огромные лампочки. Каждый, кто на такой плакат глянет, подумает, что такие лампочки должны давать чертовски много света».

«А еще?» — спросил Томаш.

«А еще блокноты-календари. В телячьей коже с выгравированной золотой лампочкой на верхней корке. А к ним четырехцветные шариковые ручки. Знаешь, сколько людей можно облагодетельствовать такими блокнотами?»

Ондрей и в самом деле ретиво взялся за выполнение своих новых обязанностей. Томаш заметил, что в газетах все чаще мелькает информация о предприятиях генеральной дирекции. И тот начинающий корреспондент, задававший ужасные вопросы, пришел по подсказке Ондрея.

«Ты не трусь, — сказал он ему тогда. — Я твоему институту сделаю такую рекламу, что к вам будут водить иностранные делегации».

Ондрей показал ему белые широкие зубы, и Томаш опять ощутил против него злобу, и ему опять захотелось броситься на него, как тогда, много лет назад, но протекшие годы были неумолимы, с ними пришла мудрость, но утратилась непосредственность реакции, и это связывало ему руки. Он понимал, что Ондрей над ним смеется, но вполне возможно, что тот действовал искренне и от доброго сердца. Добрый Ондрей. Я уже не тот, что прежде. Я уже не хочу быть, как прежде. Я стою в начале пути. Учусь ходить. Делаю первые, неловкие шаги, и земля твердая. Человек делает перила, чтобы было за что ухватиться, и вдруг обнаруживает, что перила ведут его совсем не туда, куда он направлялся. Человек должен принять решение.

Он был альпинистом, поднимающимся на крутую гору по мощеной ленте серпантина. Дорога широкая, безопасная, совсем как городской тротуар. Он поднимается легко и упруго, и, если бы не рюкзак за плечами, не стеганая штормовка и белый толстый шарф, обмотанный вокруг шеи, он даже не вспотел бы.