Йозеф Кот - День рождения

«Мне известно, что он разводится», — сказал Томаш.

«Вот именно, — сказал старший. — Связался с какой-то бухгалтершей, и жена не может ему этого простить».

«И за это вы хотите его уничтожить?»

«Уничтожить? — Председатель комиссии взглянул на него с оскорбленным видом. — Мы никого не уничтожаем. Но коль скоро нам пришлось приоткрыть кастрюлю, мы не можем утаить, что мы в ней увидели».

«Неужели все так худо?» — спросил Томаш.

«Хуже, чем мы предполагали», — хмуро сказал ревизор, и Томаш опять испытал чувство, пронизавшее его при первой встрече с комиссией.

Дома он рассказал об этом Вере.

«Если бы я тебе изменил, ты бы тоже написала на меня жалобу?»

«Ты никогда мне не изменишь, — засмеялась Вера. — Потому что не с кем. Кому ты нужен!»

«Это неправда, — хотелось ему сказать. — Ты глубоко ошибаешься! Если бы я пожелал, я мог бы соблазнить хоть дюжину женщин».

Но он и сам тому не верил. Нет. Теперь уже нет. У него уже нет ни сил, ни выдержки, необходимых для приключений, которые и без того ведут только к ревизиям отчетности и собственной совести. Он молча обнял Веру.

«Я не изменю тебе, потому что я тебя люблю», — сказал он наконец.

Вся история казалась ему фарсом, трагикомедией. Под вашими руками меняется лик Земли, подумал он. Но достаточно одного неверного шага, и все то, что мы долго и упорно строили, разом рухнет, развалится, как карточный домик. Ондрей был как тот солдат, что прошел всю войну без единой царапины, а в первый день мира, смывая с себя пыль и кровь, поскользнулся в ванне и разбил себе голову.

На месте Бироша тут мог бы сидеть Ондрей, подумал он, когда переводил дыхание, прежде чем перейти к заключительной части своего доклада. Я мог ему помочь. Мы все могли ему помочь. Но он всем нам все спускал. Он был слишком доверчив. Снисходительность била в нем через край. Он каждому шел навстречу. Для себя он не взял ни кроны. Даже хмурые ревизоры ни в чем не смогли его уличить. Но они вскрыли беспорядок внутри предприятия. Кто отвечает за то, что бухгалтерия не контролировала путевые расходы? Ондрей. Кто отвечает за то, что устраивались махинации с талонами на бензин? Ондрей. И за то, что институт, институт Томаша, выполняя при заводе чисто орнаментальную функцию, никак не участвуя в выполнении производственных заданий? Опять Ондрей. Иначе и быть не могло: за все нес ответственность директор. Ревизоры ничего не простили, но при этом были справедливы. Написали только правду. Но кто несет ответственность за то, что эта правда так долго дремала, как лава в бездействующей сопке, чтобы под конец обернуться катастрофой для Ондрея? Какой-то глупый флирт, какая-то глупая ревность, какая-то злонамеренная кляуза — и рушится человеческая жизнь.

«Все вышеизложенное, — бросил Томаш в переполненный зал, — я прошу рассматривать как введение, без которого невозможно углубиться в проблематику. Я намеренно не говорил конкретно».

«Благодарим товарища Главену, — сказал Бирош. — Очень жаль, что он не говорил конкретно».

Воцарилась гробовая тишина. Он ожидал аплодисментов, хотя бы из вежливости, в знак того, что в его выступлении был какой-то толк. Слышишь ты эту тишину, воздухоплаватель? Может, ты потерял слух среди воздушных течений и вихрей? Или онемели миры, окружающие тебя? Туман был такой густой, что он не видел собственной руки, протянутой к спасательному канату и к вентилю, который нужно повернуть, чтобы выпустить из шара воздух. Наконец это ему удалось. Раздался свист, причем такой пронзительный, что он невольно втянул голову в плечи.

«Слышу, — зашептал он радостно. — Я не оглох, я слышу».

Ему вдруг показалось, что в кабинете нечем дышать. Что он тесен для такого количества поздравляющих и каждое слово, прозвучавшее в его честь, лишает его последних глотков кислорода. Если это продлится еще несколько минут, я задохнусь. На шее у него вздуются жилы, перехватит горло, и легкие разорвутся.

«Пал, — скажет Штёвик. — Не выдержал такого счастья».

«Прекрасная смерть, — скажет Ивета. — С букетом в руках».

«Надо бы что-нибудь сделать, — скажет Штёвик. — Вызвать врача. Милицию».

Все будут разглядывать его, словно он музейный экспонат. Будут ходить на цыпочках, всплескивать руками.

«Вон он на ковре лежит. Видите его?» — будут они убеждать друг друга, что они действительно видят то, что видят.

«Хорошо еще, что он упал на ковер, — начнет разглагольствовать Штёвик. — Мой шурин тоже так упал. Но не на ковер. Он упал в ванной на каменные плитки и разбил себе при этом голову. Это было ужасное зрелище. Я не выношу крови. А вокруг него была сплошь кровь».