Йозеф Кот - День рождения

«Затем, что не каждому везет, как тебе, Мартин». — Томаш уже не пытался сдерживаться.

«Если б ты не был мне братом, я бы тебя вышвырнул, — сказал Мартин. — По счастью, у меня нервы в порядке. И я тут много чего повидал. И много кого тоже».

«Прости, Мартин. — Томаш понял, что хватил через край. — Я не имел в виду ничего такого. Я не хотел тебя обидеть. Я знаю, ты человек на своем месте».

«Не надо комплиментов, — сказал Мартин. — Давай лучше о погоде. Или о бабах. У тебя есть какая-нибудь?»

«Есть», — сказал Томаш и сразу почувствовал облегчение.

Напряжение спало.

«Собираешься на ней жениться?»

«Не знаю. — Томаш заколебался. — Хотелось бы».

За Верой он ухаживал всего две недели. Они познакомились на факультетском вечере. Она сидела за главным столом, благодаря своему отцу вознесенная на недосягаемые высоты над остальными землянами. Декан Барта имел репутацию строгого и неприятного профессора. Каждый год можно было на пальцах сосчитать всех, кто сдал у него экзамен с первого захода. Студенты обходили его стороной, и даже присутствие дочери не перекидывало мостик через отделявшую его от мира пропасть. Но Томаш рискнул. Когда заиграли вальс, он подошел к столу декана, отвесил поклон и пригласил Веру на танец. Барта молча кивнул, и Томаш, ко всеобщему удивлению, вывел Веру в круг. Она не выделялась ни красотой, ни особой интеллектуальностью, но Томашу льстило сознание, что он коснулся плода с высокого дерева. На ней было голубое платье с глубоким вырезом и янтарные бусы.

«А вы хорошо танцуете», — сказал он ей, после того как они некоторое время оба молчали.

«В самом деле?»

«Меня зовут Томаш. Томаш Главена, ассистент Главена».

«А я Вера. Вера Бартова. С сентября месяца учительница естествознания».

«Значит, мы коллеги». — Томаш посмотрел на Веру гипнотизирующим взглядом.

«Вы тоже танцуете прилично».

«Я учился на курсах, — сказал Томаш. — У Ульриха».

«У Ульриха? Я тоже ходила к Ульриху. Но нас я там никогда не видела».

«Но вы же моложе. Вы меня и не могли там видеть».

Они стали вспоминать.

«Тогда там играл ужасный тапер. Однажды у него во время твиста выпала искусственная челюсть. И прямо на клавиши».

Вера рассмеялась.

«Не верю», — сказала она.

«Как хотите, — сказал Томаш. — А помните, какой танец у Ульриха был первым?»

«Фокстрот», — сказала она.

«Нет, фокстрот мы тогда не танцевали. Это было немодно, — сказал Томаш с видом заговорщика. — Только польку и вальс, и больше ничего. «Прощай, любовь» и «Прекрасный голубой Дунай». А помните еще: «Трудовой наш долг сначала, а любовь потом»?»

«Нет». — Вера покачала головой.

«Конечно, вы это и не можете помнить».

«Ну конечно. Вспоминают только старики».

«Это было такое время, — сказал Томаш. — Вам, может, и смешно…»

«Разве я смеюсь?»

«Это было святое время», — упорствовал Томаш.

«Давайте лучше танцевать».

«И мы никому не позволим за это над нами смеяться. Это было наше время».

«Герой, — сказала Вера. — Так, стало быть, я имею дело с героем в синей рубашке и с киркой на плече, который хотел перекопать весь мир?»

«Вам это известно?» — На мгновенье он запнулся. Ему припомнилась его бесславная эпопея с бригадой, и тут же закралось подозрение. Что, если это все-таки попало в его характеристику и Верин отец прочитал, а потом однажды дома, попивая кофе, поделился с Верой и она теперь смеется над ним, демонстрируя свою информированность и свою недосягаемость для него, жалкого ассистента?

«Что мне должно быть известно?»

Музыка кончилась, и он проводил ее в буфет.

«Могу я предложить вам бокал шампанского?»

«Пожалуй, мне не надо пить. Я ведь не одна».

«А вы пьете принципиально, только когда одна?»

Он подал ей бокал. Тучи рассеялись.

«За вас».

«И за вас, — сказала она. — Не будь вы такой старый, вы были бы ничего».

«Я не старый. Я совсем не старый».

«У вас седина в волосах».

Томаш свободной рукой пригладил виски.

«Это наследственное. У моего отца тоже после тридцати была белая прядка в том же месте».

«Родимое пятно?» — Она снова засмеялась.

Он хотел сказать ей: «Если ты профессорская дочка, это еще не дает тебе права делать из меня дурака!», но вовремя сдержался. Ему даже чем-то понравилось ее подтрунивание: она критична, а это значит — у нее есть амбиции. И вдруг неожиданно для себя сказал:

«А если я подкрашу виски, вы согласитесь со мной встречаться?»

«А зачем нам встречаться?»