Йозеф Кот - День рождения

Я набираю домашний номер телефона.

— Жофи, ты меня слышишь?

— Да.

— В старом шкафу, что в передней, висит мой черный костюм.

— Ну.

— Взгляни, пожалуйста, не сожрала ли его моль.

— Сейчас, дорогой.

— Не вешай трубку, я подожду.

— Подожди.

— Ну?

— Я никак не могу открыть шкаф.

— Упрись коленом.

— Ага, открыла.

— Ну и что?..

— Кошмар.

— Ну что?

— Я говорила тебе — положи в этот шкаф нафталин!

— И что, здорово она его?..

— Вполне достаточно.

— Что поделаешь. Спасибо тебе.

— Не за что, дорогой.

Так мы перезваниваемся раза три за день. Ученые работают дома, это очень удобно. Позвонишь — и тебе всегда ответят. Телефон никогда не звонит в пустой квартире. Я молю судьбу, чтобы завтра пошел дождь, тогда можно будет надеть на похороны длинный дождевик и никто ничего не заметит. Но погода наверняка будет солнечной, иначе пропадет весь эффект от надгробной речи Кошляка. Если пойдет дождь или небо затянет тучами, его не станут слушать и все будут вздыхать из-за испорченных похорон: жаль, не повезло, красивые были бы похороны!

Раздается торопливый стук в дверь, и на пороге появляется Фиала. Длинные нечесаные волосы спадают на плечи, лицо почти целиком закрыто густой бородой, рта не видно.

— Говорят, вы больше не хотите нас печатать. — Он садится в кресло и протягивает мне свежий, еще не просохший номер своего журнала. — Посмотрите.

С обложки мне ухмыляется сенбернар.

— Посмотрите на это благородное животное!

— Я не смогу вам помочь. Для этого я слишком маленькая шишка.

— Любой культурный народ уважает…

— Внизу меня угостили вашей бормотухой. Господи, как вы можете пить такое!

— Любой культурный народ уважает…

— Совершенно напрасно. Есть вещи, которые, я бы сказал, находятся как бы между небом и землей…

— Помогите, прошу вас.

— Вас еще никто не выкидывал за дверь?

— Вы не думайте, будто наш журнал выходит в безвоздушном пространстве. В него тоже проникли процессы возрождения. Мы возрождаемся.

— Вы только посмотрите, ведь ваш сенбернар косит одним глазом!

— Что?

Фиала вытаращился на меня и поспешно спрятал журнал.

— Это исключено, — произнес он самоуверенно. — Он вышел победителем на трех конкурсах. Получил один наш и два международных диплома. И знаете, кто был в жюри?

— Об этом мы еще поговорим.

— Если б вы могли… Вы можете не сомневаться, я бы вас…

К счастью, Рената вызывает меня в секретарскую, и таким образом мне удается выдворить Фиалу из кабинета.

Похороны прошли точно в соответствии со сценарием. Обе речи произвели неотразимое впечатление и вызвали слезы. Раух и Кошляк обменялись рукопожатием и поздравили друг друга. Потом Раух дал могильщикам на бутылку. Вчера днем они битый час придумывали, как возместить этот незаприходованный расход. Наконец порешили на том, что Ренате выдадут вспомоществование, и тут же забрали его у нее. Рената — человек понимающий, она принесла эту жертву без колебаний.

— Только не воображайте, что я стану платить профвзносы с этой суммы, — деловито заявила она, и Раух уверил ее, что обо всем договорился с председателем завкома Борко.

Борко возил директора, он же чинил машину Рауха.

Сейчас мы втроем едем с кладбища. Борко из принципа носится по городу со скоростью 80 километров.

— У меня есть на это разрешение. — И он щерит пломбированные зубы.

На перекрестках он тормозит в последнюю секунду. Если не держаться, можно остаться без зубов. Борко неразговорчив, у него неподвижное, будто из жести, лицо. Оживляется оно лишь при виде знакомых регулировщиков. Тогда он легонько сигналит и отдает честь двумя пальцами.

— Домой? — обращается он к Кошляку, сидящему возле него.

— Ко мне. — Машина круто берет вправо, и Кошляк многозначительно добавляет: — У меня дома непочатый «Джонни Уокер». Надо ж и помянуть.

Мы с Раухом не возражаем. День такой, что просто так разойтись нельзя. Все мы ощущаем невыносимую усталость. Ноги у меня гудят, словно после длительного пешего перехода. Горло пересохло, в висках стучит. Как будто я только что пробежал бесконечную марафонскую дистанцию. У финиша я один, потный и грязный; вокруг меня открытое пространство, но никто меня не встречает. Ровное, как ладонь, пространство, и только два шеста, между которыми натянут плакат с надписью:

— У меня испорчен водопровод, так что умыться, к сожалению, нельзя.