Йозеф Кот - День рождения

— Брось сантименты, — отверг Раух мои возражения. — Пора вести дело с размахом. Кто смел, тот два съел. До сих пор мы знай латали дыры, а теперь, хочешь не хочешь, подули другие ветры. Что вчера устраивало нас, сегодня выглядит недопустимым ретроградством. Уж не собираешься ли ты игнорировать законы экономического развития?

Я смирился. Раух начал поучать меня насчет новой экономической модели.

— Не принимай меня за первоклашку. Я грамотный. Сам читал об этом.

Когда я объявил в наборном, что со следующего месяца будем работать на экспорт, Штрбик, самый старый из метранпажей, поинтересовался:

— А боны за это будут?

— Почем я знаю?

— Глядите не присвойте, а то разделите их там, наверху, промеж себя.

— Оставь начальство в покое, — прикрикнул на него тонким голоском низенький наборщик, которого все звали Финтяем. Откуда взялась эта странная кличка, я так и не допытался; Финтяй работал в наборном цеху двадцать лет, но настоящее его имя знали, наверное, лишь в отделе кадров. — Не все ли тебе равно, что выпускать, хоть бы и завертку для подтирочной бумаги.

— Пусть и подтирочнуго бумагу, но на наши родные ж… — Белько был известный задира и скандалист и с особенным удовольствием куражился над Финтяем. — Ум растеряли вы, славное руководство. Начисто ум растеряли.

— Про себя этого сказать не могу, — возразил я. — Это не я придумал.

— Конечно, не ты. Твое дело телячье, — засмеялся Белько и раскашлялся.

— Мы упираемся в новую экономическую модель.

— Причем сознательно. — Белько утер жилистой рукой губы и потянулся к полке за бутылкой. — Выпьешь?

— За что?

— Эта штука валит с ног.

— Не пей, — предупредил Финтяй. — Это принес тот трахнутый редактор.

— Фиала?

— Он самый.

Фиала из журнала по собаководству ходил в цех ручного набора чуть ли не ежедневно и почти в каждом номере менял примерно половину материала.

— Чего ему опять надо? — спросил я.

— Добрать статью о выставке фокстерьеров в Сан-Себастьяно.

— От этого журнальчика со второго полугодия придется отказаться, — сказал я. — Если вести дело с размахом, нечего нам валандаться со всякой мелочью.

— Фиала этого не переживет.

— Тогда — за царство небесное для него. — Я отхлебнул из толстой зеленой бутылки, подаренной Фиалой. — Откажем не только собачкам. Все эти журнальчики пошлем к чертям. И аквариумистов, и филателистов, и пчеловодов. Пускай катятся на все четыре стороны.

Над нами не раз потешались за то, что мы печатаем журналы для всяких чудаков, и перспектива избавиться от этой малоприятной обузы была даже привлекательна.

— Ты всерьез? — раздался высокий голос Финтяя.

У него самого был английский пудель, и он всегда первый хватал рукописи Фиалы.

Второй раз я ловил себя на том, что как попка повторяю чужие слова. И покраснел сильней, чем тогда в милиции.

— Вино и вправду такое, что с ног свалит, — проговорил я. — Аж в пот ударило. Но на работе, мужики, пить не стоит.

— Ты, конечно, это не всерьез, — слова раздался писклявый голосок, и бутылка пошла по рукам.

В самом деле, о чем же я думаю всерьез? После смерти шефа я словно обрел новое лицо. Я провел рукой по подбородку, и даже щетина показалась мне чужой — грубее и жестче. И все же это мое лицо, чье же еще! И мысли, которые я держу про себя, — мои мысли, а не произношу я их вслух лишь потому, что слова отлетают от них, будто птицы, и где-то вдалеке громыхает огородное пугало навешанными на него деревянными мисками и кружками. Может, я боюсь? Боюсь остаться самим собой? Или просто внушаю себе, что я — не я, а кто-то другой, и все случившееся было не со мной, и все это — лишь тень прошлого, от которого я стремлюсь избавиться?

В кабинете тихо, мертвая тишина. Я откашливаюсь и прислушиваюсь. Завтра похороны. Надо надеть темный костюм, в котором я был на вручении диплома. Давненько я его не надевал. Тогда я сказал себе, что пойду в нем только на свадьбу. Но Жофи не торопится замуж. Мол, я еще не трёхнулась. Женишься, наделаешь мне детей — и конец аспирантуре. У Жофи серьезные планы насчет науки. Жена — научный работник. Ее волнует судьба «ера» и «еря» в западнославянских языках. Невероятно важная проблема. От нее, мол, зависит будущее языкознания. А я говорю, что от нее зависит будущее человечества. Будущее нашей планеты. В конце концов я снимаю перед ней шляпу, и мы продолжаем жить просто так. Занимаемся любовью и ведем нескончаемые разговоры о важности ее «еров». «Еры» стали неотъемлемой принадлежностью нашего ложа. Порой я ревную к ним. А иногда меня охватывает такая ярость, что я с превеликим удовольствием передвинул бы их исчезновение еще на два столетия назад. Ну хотя бы на два столетьичка.