Йозеф Кот - День рождения

Остановились мы перед входом в школу, запыхавшиеся, усталые, будто завершали по меньшей мере Грчалов весенний пробег. Но от него нас отделяла еще добрая неделя. И поскольку в поведении Грчалы наблюдались явные перемены, не было уверенности, что кросс вообще состоится. В голове не укладывалось, чтобы человек, который в своем тайном укрытии между мячами, скакалками и гантелями гладил женскую руку (а к ней на уроках не приставал даже мел!), мог снова превратиться в бездушного диктатора, по единому выстрелу которого приходили в движение сотни ног, кто воздействовал и на саму природу, насильственным образом вызывая весну.

— Грчала и Глошкова — любовники, — выдавил из себя Клен, вытащил из кармана обломок кирпича и огромными печатными буквами начертал сей вердикт на желтой стене школы, неподалеку от главного входа. Потом подрисовал к нему сердце, пронзенное стрелой, и с диким хохотом, даже не попрощавшись с нами, помчался своей дорогой.

Целую ночь я спал неспокойно. Мне снилось, что всю нашу троицу Грчала затащил к себе в кабинет и молотил по спине шнурками от скакалок. Я чувствовал, как обнажается моя спина, как открываются на ней шесть кровавых ран и весь я купаюсь в собственной крови. Пробудившись, я ощупал влажную спину — оказалось, что это пот, крови не было и следа. Заснуть я уже не мог. Размышлял о том, как было бы прекрасно, если бы прошел дождь, смыл со стены надпись и все осталось бы в тайне. Я возненавидел Клена, возненавидел и собственное любопытство, увлекшее меня в ловушку, откуда нет спасения.

Утро было ясное. Воздух благоухал весной, которая словно бы поторопилась и бросала вызов самой природе. По дороге в школу я на каждой стене видел ужасную надпись Клена. И когда остановился у школьного здания и увидел воочию начертанные кирпичом огромные буквы в их настоящем, а не придуманном виде, я воспринял все как-то отупело, будто возвратную болезнь, с которой человек уже начал понемногу свыкаться.

На втором уроке по расписанию у нас была математика, но Глошкова не пришла. Не пришла она и на другой день, а на третий появился новый учитель и без всяких околичностей приступил к объяснению материала двухнедельной давности. Писал он на доске мелко и нечетко, а его пришепетывающий выговор не мог идти ни в какое сравнение с ясной дикцией Глошковой. В тот самый день у нас была и физкультура, и где-то в глубине души я надеялся, что Грчала не придет. Но я ошибся. В физкультурном зале нас ожидал именно он, в своих неизменных тренировках, на черном шнурке на шее у него болтался металлический свисток, из-под мышки торчал классный журнал.

— В следующее воскресенье весенний кросс, — медленно выговорил Грчала. — Участие всех обязательно. Ровно в девять в парке.

Потом он вошел в кабинет и вышвырнул нам оттуда мяч. Мы встретили это дружным ревом. Довольно редко Грчала доставлял нам такую радость, как игра. Мячи, будто заколдованные, большую часть года лежали в его кабинете, и должно было случиться нечто невиданное, чтобы он доверил их нам, да и то ненадолго.

Сняв с шеи свисток, Грчала подозвал к себе Клена.

— Будешь судьей, — сказал он ему.

Потом устало прислонился к шведской стенке и смотрел, как, играя без всяких правил, мы деремся за мяч, лупим его ногой, швыряем в корзину, ставим подножки противнику и во всей этой голготне и суете то тут, то там отзывается свистулька Клена, которая свиристела лишь для того, чтобы мы не забывали о ней.

В конце урока Грчала снова сказал нам:

— В следующее воскресенье весенний кросс. Участие всех обязательно. Ровно в девять в парке.

Итак, в солнечное воскресное утро мы собрались в парке, под конскими каштанами, откуда начиналась его главная аллея. Было нас много, очень много, больше, чем поместилось на входной площадке, которая, как разинутая пасть, нетерпеливо ждала нас, готовая проглотить. Играл легкий весенний ветерок, и временами нам казалось, что сегодняшний кросс совершенно бессмыслен, с него как бы спадал его мифический ореол, и он выступал в своей далеко не праздничной, а, напротив, самой обыденной форме, и я охотно бы поверил, что если в иных местах и встречают весну кроссом, но все равно она приходит сама, в полном соответствии с законами календаря, которые не допускают никакого человеческого вмешательства, будь то даже упорный, изнурительный бег, исполненный триумфальной веры в собственные силы.

Грчала пришел точно, едва на недалекой башне пробило девять. Одет он был по-праздничному, в белой рубашке с галстуком, на ногах — черные, начищенные до блеска ботинки. И так как в нашем сознании он неразлучно был связан со светло-голубыми тренировками, то выглядел каким-то чужим человеком, который нечаянно заблудился среди множества маек, трусов, голых ног в кедах и теперь не знает, как выкрутиться из столь затруднительного положения, и волей-неволей вынужден включиться в нашу игру. Но когда он захлопал в ладоши, опять это был, бесспорно, он, и жест, которым он нас утихомиривал, был именно его жестом. Он построил нас в огромный прямоугольник, протянувшийся до аллеи, сам же стал под высоченный каштан. Мне еще не совсем верилось, что кросс состоится. Грчала никогда не приходил к нам таким разодетым, и всякий раз он приносил с собой свой неизменный свисток и боевой пистолет, выстрел из которого знаменовал начало кросса и приход весны. Этим пистолетом мы страшно гордились, по всей округе ни в одной школе не было такого отличного пистолета, каждый из ребят втайне мечтал дотронуться до него, подержать в руках, а может, даже и пальнуть. Однако эти мечты были так же нереальны, как и сегодняшний день, такой теплый, весенний, и Грчала в праздничной одежде, стоящий сейчас под высоким каштаном и готовящийся произнести речь.