Йозеф Кот: День рождения

«Не может воевать тот. — писал Кот в 1961 г., — кому не за что воевать. С моей точки зрения, и нашей молодой прозе недостает позитивной программности: нужно не только отрицание, но и отрицание отрицания». «Многие наши прозаики, — горячо говорил он на следующей дискуссии, — подменяют творчество филателистическим коллекционированием фактов и фактиков… Притягательность современной литературы надо видеть прежде всего в притягательности ее интеллекта». О своем же писательском кредо он однажды выразился так: «У меня нет иных желаний и амбиций, кроме тех, чтобы делать прозу, которая заставляла бы читателя выйти из состояния равнодушия».

Привести здесь несколько высказываний Кота казалось тем более необходимым, что по характеру творчества сам он принадлежит к числу заведомо «программных» авторов. В 60-е гг., в пору своих первых художественных опытов, Кот демонстрировал принципиальную непримиримость не только к бездумному, формальному экспериментированию некоторых своих молодых коллег, но с не меньшим пылом обрушивался и на исторически объяснимую неполноту словацкой литературной традиции. Слишком медленно, по его мнению, национальная литература восполняла в XX веке свои художественные пробелы, «слишком робко пыталась сломать оковы провинциальности». Делая скидку на заостренную полемичность подобных высказываний, следует, однако, признать, что вызывающая нетрадиционность рассказов Кота сама по себе явилась выражением ведущихся в словацкой литературе 60-х гг. активных и разносторонних поисков новых художественных подступов к развивающейся социальной действительности, не всегда поддающейся адекватному воплощению в старых жанрово-стилевых формах.

Но характерно, что та же нетрадиционность, с максималистской последовательностью проводимая в художественной практике, чем дальше, тем больше грозила самому писателю попасть в тупик односторонности. Категорическое настаивание лишь на одном способе отображения жизни, лишь на одной, достаточно ограниченной сумме художественных приемов как бы заранее обрекало Кота на самоповторение, подталкивало к претенциозности стиля, заводило в лабиринт оторванной от жизни, абстрактной, вымученной фантастики. Случаи художественного «самосожжения», самоподчинения таланта, а затем и поглощения его принятыми на веру теми или иными концепциями отнюдь не редкость в литературе. О подобной опасности, подстерегавшей и Йозефа Кота, своевременно сигнализировали наиболее проницательные рецензенты уже в связи с отдельными рассказами из сборника «Вознесение центрального нападающего». Тяга к рассудочному конструированию грозила выродиться в антихудожественную схему, а саркастическая ирония, не согретая теплом авторского сопереживания, в холодноватую, «отстраненную» насмешку над нелегким, но все-таки не безнадежным уделом человека в XX веке. Перефразируя словацкого критика П. Штевчека, Кот — «сам себе теоретик» — мог стать и «сам себе палачом».

Рациональная обоснованность такого рода предостережений вряд ли осталась не замеченной писателем, который, кстати говоря, будучи филологом по образованию, и сам не гнушался критического ремесла. Так или иначе, но в следующем сборнике его рассказов, «Весенний кросс», наряду с произведениями, «непримиримо» продолжающими до логического конца и, по существу, исчерпывающими художественную продуктивность абстрактного «моделирования» жизни («Море», «Отлет птиц» и др.), появились рассказы несколько иного плана. В них уже нет однозначности саркастического осуждения. Окрашенные грустным юмором, они проникнуты искренней болью за человека, вынужденного еще довольно часто сталкиваться с душевной глухотой окружающих («Небывалое счастье Роберта Кушнера»), с бессознательной, «наивной» жестокостью («Весенний кросс»), с элементарным нахрапистым хамством («Голуби»)… Характерно, что заголовок одного из таких рассказов автор использовал для всего сборника, подчеркнув тем самым неслучайность явно намечающегося сдвига в его творчестве.

Пятилетний промежуток, отделяющий эту книжку от повести «Лихорадка» (1973), стал важным этапом в окончательном идейно-эстетическом самоутверждении писателя. Это было время острейшего общественно-политического кризиса 1968—1969 гг. и постепенной консолидации социализма в Чехословакии на здоровых, очищенных от ревизионистских наслоений основах. Годы проверки на прочность взглядов и репутаций, идеалов и ценностей, кажущегося и сущего. Сама жизнь как бы «смоделировала» за писателя ситуацию, граничащую в своих крайних проявлениях с огульным, абсурдным отказом от социалистических завоеваний народа и коммунистической партии, от того, что для некоторых составляло как будто стержень характера, а на деле оказалось лишь бессодержательной оболочкой. Трудной, а в данных условиях и болезненной проблеме гражданственного выбора как раз и посвящена повесть Кота. Название «Лихорадка» расшифровывается автором сразу же путем проведения своеобразной литературной параллели с «Дневником чумного года» Даниэля Дефо. Цитату из этого произведения в духе своей приверженности к рациональной метафорике Кот предпослал в качестве эпиграфа к повести. «Лихорадка» — это тоже своего рода частный дневник горячечного, напряженно-лихорадочного 1968 года в Чехословакии, скромные, не претендующие на исчерпывающую характеристику событий заметки человека, наблюдавшего за поведением людей в атмосфере реальной опасности если не физического, то нравственного распада личности.

Читать дальше