Йозеф Кот: Кегельбан

В этом рассказе отчетливо видны «знаковые» особенности творческой манеры Кота. В столкновении с неожиданным всякий раз дает трещину скорлупа привычных, примелькавшихся представлений, резко нарушается автоматизм повседневной жизни, и как следствие выступает на поверхность обывательский стереотип поведения и мышления, сугубо замкнутый на собственной персоне, неспособный к нормальной человеческой реакции. В основе рассказов писателя всегда, таким образом, лежит сатирическое допущение, позволяющее вскрыть некий важный жизненный пласт, например в «Тревоге» — изобличить психологию обывательской стадности, опасный механизм развязывания «охоты на ведьм». Во второй половине 60-х годов, когда в социально-экономической сфере, во всей общественной жизни Чехословакии накапливались сложные проблемы, решение которых искусственно затягивалось, многие рассказы Кота по-своему сигнализировали о явном неблагополучии в человеческом общежитии, об опасном распространении тенденций и явлений, несовместимых с социалистической моралью. Слишком часто человеку приходится сталкиваться с душевной глухотой окружающих («Небывалое счастье Роберта Кушнера»), с диковинными модификациями приспособленчества и ханжества («Белые кролики»), с элементарным, напористым хамством («Голуби»)…

В повести «Лихорадка», запечатлевшей противоречивое развитие общественных настроений в Чехословакии в пору кризиса 1968 года, Йозеф Кот впервые в своем творчестве отчетливо конкретизирует не только время, но и место художественного действия. Речь идет о микрособытиях, происходящих в небольшой братиславской типографии, по цехам и коридорам которой начинает разгуливать прихотливый ветер «чехословацкой весны». Писатель прослеживает мотивы глубокого этического расслоения, захватившего весь коллектив. Былые моделирование и притчевость явно уступают место сатирической типизации. Сама жизнь на этот раз как бы «смоделировала» за писателя такую «крайнюю» ситуацию, в которой не на словах, а на деле люди должны проявить свою подлинную суть: одни открыто включаются в борьбу, другие же срочно приспосабливаются, набрасывают на себя новую, под стать меняющимся обстоятельствам, дежурную оболочку. В этой повести, иначе говоря, общественное зло персонифицируется, оно перестает быть анонимным, как бы рассеянным в воздухе, в результате точнее становится критическая направленность произведения, сильнее и действеннее разоблачительный пафос. При этом писатель не отказывается от исходных начал, органически присущих его дарованию: от изящной иронии, склонности к парадоксу, от острого неприятия всего фальшивого, поддельного, но замаскированного под настоящее — в общественной и частной жизни.

Впервые у Кота отрицательным явлениям противопоставлен не только абстрактно-позитивный идеал писателя, но и сделана попытка его конкретизации, воплощения в достоверные художественные образы. В повести это и старый коммунист — директор типографии, и рабочие наборного цеха, и, наконец, сам рассказчик, Павол Самель, постепенно, путем проб и ошибок приходящий к осознанию своей позиции в конкретных условиях развернувшейся идеологической, по существу, борьбы.

В следующей книге — «День рождения» — писатель остается верен главной направленности своего творчества: раскрытию внутреннего несоответствия между оболочкой явления и его содержанием. Но пожалуй, именно здесь ему удается полнее показать скрытую логику накопления внутренних причин такого противоречия. Вся повесть — не что иное, как развернутый ретроспективный самоанализ доцента Томаша Главены, в день пятидесятилетия вдруг задумавшегося о смысле собственной жизни. На этой давно откладываемой и наконец-то состоявшейся очной ставке со своей совестью Главена не щадит себя; из глубин памяти один за другим всплывают фрагменты минувших лет, постепенно укладывающиеся в цепочку мелких компромиссов и полуотступлений от подлинных принципов социалистической морали. Главену не упрекнешь в прямом мошенничестве, оголтелом карьеризме или тайном неприятии социалистического устройства общества. Внешне все как будто благопристойно. Да и автор при всей ироничности интонации далек от однозначного осуждения своего героя. В далекой молодости и он в синей комсомольской блузе с искренним энтузиазмом трудился на молодежной стройке, но однажды, в ситуации выбора, испугавшись прямой ответственности за порученное дело, предпочел не рисковать, постепенно уклонился от главного течения жизни — и вот из активного участника событий превратился в стороннего наблюдателя. Респектабельный доцент на поверку оказывается пустоцветом, прихлебателем, иждивенцем общества: высокооплачиваемая, не слишком утомительная работа, уютная квартира, необременительные знакомые, удобная жена. Но — ни друзей, ни серьезных профессиональных интересов, ни общественных забот: «Тихая жизнь. Томаш вдруг почувствовал горечь во рту при мысли, что фактически сам сделал выбор в пользу пожизненного приюта для умалишенных, в пользу «обеспеченного будущего». Мог ли он раньше представить себе, что однажды начнет рассуждать в категориях комфорта и покойного благополучия, что добровольно откажется от борьбы и исканий?»