Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

— Как это “по одному”? Мне сапоги сдавать пора! — вознегодовал Деев. — Я командиру академии обещал!

Солнце уже поднялось над привокзальными тополями — вовсю ползло по блеклому небосклону: судя по всему, минуло девять часов, а то и с четвертью. Но Белая лишь положила ладонь на деевское плечо и сжала со значением: обожди, не до того сейчас. Плечо потеплело, словно горчичник наложили. Деев уставился на женские пальцы, обхватившие его рукав: пальцы были длинные, с ровными и розовыми ногтями.

— А сама-то задерешь? — не унимался одноухий. — Я бы глянул, что у тебя под рубахой спрятано!

И вот уже проснулись другие пересмешники — загоготали, заулюлюкали, присвистывая:

— Мне бы не врача, мне бы калача!

— Не хочу лечиться, а хочу мочиться!

— Дайте помочиться, а не то случится!

— Умолять не стану, — голос у комиссара был жесткий, как мужской. — Кто не желает — становись в сторонку. Все бузотеры, квакалы и спорщики, все задиралы и забияки — сюда! — Она сняла руку с деевского плеча (а плечо-то продолжало гореть!) и ткнула пальцем куда-то в начало “гирлянды”, рядом с полевой кухней. — Все гордецы и ослушники — сюда же! Останетесь в городе.

Обращалась будто бы и ко всем, но смотрела только на одноухого — смотрела, не отрываясь и слегка откинув высокую голову, словно еще более увеличивая и без того немалый свой рост.

А тот пялился на нее — нахальными и взрослыми совершенно глазами, ярко-голубыми на буром лице. Тельце у пацаненка было костлявое и кургузое, а ноги столь кривые, что казались едва не короче туловища. Ему могло быть лет десять, а могло — и все четырнадцать.

— Остальные, когда сядут по вагонам, получат обед. Товарищ кашевар, что у нас на обед? — Белая шарахнула кулаком по кухонной двери, та послушно отъехала в сторону — показался Мемеля в грязно-белом колпаке и с кастрюлей в руке, замычал что-то невнятное.

— Слыхали? — со значением подняла брови Белая. — То-то же!

При виде кашевара и кастрюли ребятня заволновалась, загудела возбужденно.

— Хиловат поваренок, не сдюжит! — продолжали ерничать старшие, но уже слышно было по звонким их голосам — рады.

— Кашу пусть заварит, и погуще! — просили сзади. — Нам каша — родная мамаша!

— А махорка после обеда полагается? — все еще ломались первые ряды.

И видно было: сдерживаются из последних сил, чтобы не помчаться опрометью к фельдшерскому столу на осмотр, а затем — по вагонам.

— А марафет? — не унимался одноухий, норовя перекричать остальных. — Без марафету — жизни нету! А с марафетом… — взял паузу, как опытный актер, и окинул победительным взглядом сотоварищей, — …с марафетом и ты, комиссар, за бабу сойдешь!

Первые ряды грянули хохотом. Шутка полетела дальше по толпе, передаваемая из уст в уста и сопровождаемая смешками и вскликами.

— Грига, стыдно! — Подбежавшая Шапиро бросилась к одноухому, тряся ладонями и словно желая заткнуть дерзкий рот, а Грига только склабился довольно.

— Отчего же, — возразила Белая, высоко поднимая руку и унимая раззадоренную толпу. — Вопрос по существу. — Она пошла вдоль рядов, быстро и внимательно заглядывая в глаза всем хихикающим. — Отвечаю: ни марафета, ни кокса, а также антрацита, кикера, муры, нюхары, мела, муки и соды в эшелоне не будет. А у кого заведется — тот полетит из вагона вон. Даже тормозить не станем — выбросим нюхача на ходу, и все!

— А ежели мы не хотим на ходу выбрасываться? — Грига Одноух все еще сиял улыбкой.

— Тогда иди первый, — предложила Белая во всеуслышание. И тут же добавила, пока тот не спохватился: — Или цыца попёрла?

Грига, продолжая улыбаться, сплюнул на землю — искусно сплюнул, не закрывая губ и не разжимая зубов. Поразмышлял, театрально закатив глаза к небу, и — лениво, едва перебирая ногами — направился к смотровому пункту.

Фельдшер Буг, даже сидящий, казался рядом с хилым пацаньим тельцем горой. Грига со скучающим видом задрал рубаху и выкатил тощее пузо — позволил покрутить себя в разные стороны, предъявляя ребристые бока, пестрые от синяков и ссадин разной свежести. Когда Буг положил могучие лапы на мелкую Одноухову голову для осмотра глазниц и зева, тот, казалось, и вовсе пропал из виду. Но скоро вынырнул — с противоположной стороны стола. Осмотр был пройден.

— А теперь выкладывай контрабанду, — приказала Белая. — А вы, сестра, — это одной из женщин, — помогите.

Непонимающе вытаращив и без того большие зенки, Одноух вывернул наизнанку карманы ветхой куртяйки и помахал ими, словно крыльями: пусто. Под одобрительный хохоток зрителей попытался вытрясти что-то из единственного уха: пусто. А затем — никто и сказать ничего не успел — спустил штаны и, ухватившись ладонями за тощие голые ягодицы, развел в стороны и повертелся старательно — вот, мол, полюбуйтесь, и здесь пусто! Первые ряды заверещали от восторга, а задние заволновались, загалдели вопросительно — им было плохо видно.