Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

— Социальные работники есть? — безнадежно спросил Деев, прогуливаясь вдоль выстроившихся у состава в ряд новоприбывших и оглядывая их выцветшие платки и потертые шляпки.

Ответа не услышал.

— Учителя?

Нет ответа.

— Сестры милосердия?.. Сиделки?.. Нянечки?

Одна из женщин сделала шаг вперед, и Деев умолк на полуслове. Как не заметил он раньше эдакую паву? Казалась она моложе остальных — еще далеко до сорока — и красива так, что в первую минуту знакомства хотелось не говорить с ней, а только любоваться. Темные глаза и брови, и белизна лица, и прекрасная полнота тела — все это шло одно к другому необыкновенно. В голове завертелось невесть откуда пришедшее, нелепое: “персидская княжна”.

— Я имею представление об устройстве человеческого организма, — сказала. — Первую помощь ребенку или взрослому оказать смогу.

По мягкости произношения было слышно: татарка. Значит, княжна не персидская — татарская. Деев сглотнул пересохшим горлом и постарался придать голосу наибольшую начальственность:

— Медичка?

— Ихтиолог.

— Кто? — по-детски растерялся он.

— Специалист по изучению рыб.

Деев понял, что хлопает глазами, — в точности как Мемеля. Оторвал взгляд, откашлялся, свел брови, угрюмо оглядел остальных. И сестры глядели на него — угрюмо.

— Училась в университете Цюриха, на факультете естественных наук, — продолжала княжна. — Биологию изучала углубленно.

Деев не знал, где этот Цюрих — в Германии или в Голландии. И какие именно науки именуют естественными, не знал тоже.

— За ранеными ухаживала?

— Нет. Работала в Казанском ботаническом саду. Моей задачей было создание экзотической коллекции для аквариума.

— Какой коллекции? — вновь не сдержался, переспросил.

И рассердился, что переспрашивает уже который раз — как идиот. Умела же эта женщина загадками говорить, других дураками выставлять!

— Экзотической. Иными словами, редкой. Морские коньки, рыбы-клоуны, рыбы-бабочки… — карие глаза внезапно сделались ласковы и мечтательны, — …мавританские идолы, императорские ангелы…

— Что ж тебе не сиделось-то в саду этом ботаническом вместе с ангелами, идолами и императорами?! — не стерпел Деев. — Что ты ко мне-то в эшелон пришла — место чужое заняла? Если б не ты, может, Наркомпрос санитарочку бы какую прислал, или аптекаршу, или сиделку! Все одно лучше, чем рыбачку…

— Нет больше ботанического сада, — ответила спокойно. — Лошади съели.

— Какие лошади? — опешил он.

— Там был расквартирован кавалерийский полк — в восемнадцатом. И лошади съели все растения-экзоты — вместо сена. А что не съели, то пустили на растопку в девятнадцатом.

— Господи, а рыбоньки твои как же? — ахнула одна из женщин.

— Рыбоньки?! — разъярился вконец Деев. — А ну, слушай мою команду, товарищи сестры! Разбиться по двое — и по вагонам! Помещения подготовить для приема детей. Свои спальные места отгородить занавесками. Керосин для ламп и уголь для печей — получить. А болтовню — отставить. Марш!

Женщины встрепенулись, засуетились, залопотали между собой, разбиваясь на пары. Минута — и разбежались по вагонам. Вот как с ними нужно: не рассусоливая, погрозней!

Одна лишь княжна стояла на прежнем месте, словно и не слышала приказа. Дождалась, пока вокруг никого не осталось, и подошла вплотную к Дееву.

В ее блестящих черных волосах, разделенных пробором ровно посередине и уложенных позади головы в узлы и косы, он заметил седые пряди.

— Не изводите себя так, — сказала мягко, глядя в глаза. — Женщины справятся с детьми, на то они и женщины. У меня тоже был сын, так что укачать ребенка или накормить — смогу.

Это самое “был” произнесла по-особому, и Деев не решился ей пенять, что ослушалась команды.

— Звать как?

— Фатима Сулейманова.

Так и есть, татарка.

— Кроме татарского, какими языками владеешь, Фатима?

В эшелон ожидались очень разные дети — знание чувашского или черемисского было бы полезно.

— Арабским, французским, — начала перечислять, — еще немецким, конечно. В университете посещала курс древнегреческого, но факультативно и всего один год…

— Ладно, — сокрушенно махнул рукой Деев. — Иди, Фатима, устраивайся. Завтра вставать рано.

Она развернулась и пошла вдоль состава — с такой прямой спиной, будто несла свой кургузый чемоданчик не в руке, а на голове. Ноги в разбитых ботинках ставила на землю аккуратно, как ставят балерины в кинематографе.

Деев смотрел на ее ветхое пальто, явно с чужого плеча, на нитяные чулки, гармошкой собравшиеся у лодыжек, — и думал о том, что по возрасту она могла бы быть его матерью.