Дженни Хан - Меж двух огней

– Ну что, повеселилась вчера? – спрашивает папа, увидев меня на пороге кухни. Пэт, разумеется, еще дрыхнет. Обычно и в выходные, и в будни он просыпается не раньше полудня.

Я быстро обнимаю папу. Он у нас всегда был крупным. Подходящее телосложение для папы. Всегда приятно обвить его руками и прижаться.

– Не особо, – отвечаю я, хотя вчерашний вечер прошел хуже некуда. Конечно, не только по моей вине, но все равно мне неловко, что оставила ее одну в лабиринте. Если бы я была рядом, все это дерьмо с Ривом никогда бы не случилось. Иначе я сломала бы ему вторую ногу.

Я наливаю нам по чашке кофе. Мне нравится с молоком, а папа предпочитает черный с двумя ложками сахара. Я тайком кладу ему только одну, потому что папин врач считает, что ему следует сбросить вес. Папа ставит на стол тарелки, масленку и банку с клубничным желе. Я люблю есть вафли именно с желе, а не с сиропом, и сворачиваю их конвертиками.

– Ну что, приходили к нам какие-нибудь детишки за сладостями? – спрашиваю я.

– Только две девчушки с нашей улицы.

Я плюхаюсь на стул.

– И в кого они нарядились?

Папа горбится над тарелкой. Это его классическая поза во время еды.

– В принцесс, наверное. Не знаю. На мой взгляд, они выглядели, как розовые диско-шары.

– Ненавижу розовое, – говорю я. – Оно оскорбляет мою внутреннюю Глорию Стайнем [2] Глория Мари Стайнем – американская феминистка, журналистка, национально признанный лидер и представительница феминистического движения конца 1960-х начала 1970-х). .

– Неужели нигде в мире больше не осталось маленьких девочек, которые хотят нарядиться в автогонщиков или докторов? – Я поднимаю крышку масленки и хмурюсь. Вся поверхность масла засыпана какими-то крошками, а дно испачкано старыми масляными потеками. Давненько ее не мыли. Я беру нож и соскребаю брусок с мусорную корзину и достаю из холодильника новую пачку. Пусть пока полежит на оберточной бумаге. Папа поднимает голову.

– С тобой все в порядке?

– Да, – отвечаю я и тянусь за желе. Банка липкая, крышка не завернута. Это работа Пэт, он всегда ест арахисовое масло и желе, когда под кайфом. Я с грохотом ставлю банку на стол.

– В чем дело, доченька?

– Ни в чем, – отвечаю я, хотя и очень расстроена. – Как твоя лодка? Закончишь ее на этой неделе?

Папа кивает.

– Парень, который ее купил, даже не будет на ней ходить в море. Он повесит ее на стену своего пляжного домика. Разве не придурок? Ухнуть столько денег на декор. Хотя лодка получилась очень ходкая.

Я его не слушаю, а оглядываю нашу кухню. Выглядит она ужасно. В мойке гора немытой посуды, столешница завалена старыми газетами и рекламными буклетами, дверца духовки заляпана чертовым чили.

Папа допивает остатки кофе.

– Катрин, ты не доложила мне сахара. – Он отодвигается от стола, и я замечаю, что у него на ногах.

– Пап, это еще что такое? – Я начинаю хохотать. – В этом нельзя появляться на людях!

Он смущенно смотрит на меня. Я показываю на его ноги. На одну он натянул спортивный черный гольф, а на вторую – светло-голубой носок из тех, что носят с костюмами.

Папа пожимает плечами и тянется к сахарнице.

– Я не смог подобрать пару. Ну и что? Какая разница? Я же не собираюсь производить на кого-то впечатление.

Бедный папа. Это правда. Выглядит он неважно. После того, как умерла мама, он ни разу ни с кем не встречался. Не то, чтобы я жаждала, чтобы у меня появилась мачеха, но прошло уже пять лет. Я не хочу, чтобы он остался одиноким. Он заслуживает того, чтобы рядом с ним появилась достойная женщина.

Но мы оба знаем, что лучше, чем Джуди, никого не будет.

– Я займусь сегодня стиркой. – Вообще-то хозяйством я не занимаюсь, но стараюсь стирать сама потому, что никто кроме меня белье по цвету не сортирует.

Папа машет рукой.

– Кэт, я же знаю, как ты загружена в школе. Не беспокойся.

Он прав. Я очень занята. Но это меня не извиняет. Мне нужно находить время, чтобы заниматься домом, пока я здесь живу.

Я запихиваю в себя две вафли, допиваю кофе и начинаю убираться. Я отдраиваю кухню, до отказа забиваю сушилку чистой посудой, меняю полотенца в ванной, загружаю в стиральную машину папины вещи. В это время Пэт дрыхнет на диване в своей берлоге. Когда я вхожу к нему с пылесосом, он даже не переворачивается на другой бок.

Ничтожество.

Я прихожу в такую ярость, что кидаю пылесос на диван и начинаю расталкивать своего братца.

– Ой, прости, пожалуйста, – говорю я гадким голосом, когда он открывает глаза.