Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

Если Хони ничем не проявил своего удивления, то объяснялось это лишь тем, что именно сам он придумал всю эту запутанную историю, о которой говорила ему сестра, а потому он слушал ее, не перебивая, нежно держа ее за руку и переходя с нею с места на место, чтобы не преграждать путь потоку пассажиров, устремленному к металлоискателям службы безопасности… А может быть, и для того, чтобы она не заметила слезы, застилавшие ему глаза.

После ночей, проведенных в прогулках от одной кровати к другой, вся надежда выспаться наконец связана была у нее с полетом до Амстердама. Но чего стоят наши надежды? Ей удалось поспать немного урывками, и утром, в пути из амстердамского аэропорта, ей пришлось рассматривать через огромное окно автобуса бескрайние просторы зеленеющих полей, залитых водой, – все так, словно картину эту видела она впервые в жизни.

Три месяца тому назад сын домовладелицы помогал ей снести вниз ее чемоданы по узким ступенькам винтовой лестницы; но сегодня рассчитывать на подобную помощь не приходилось, что, правда, избавляло ее от необходимости надолго задерживаться при разговоре с квартирной хозяйкой, сгоравшей от желания в деталях узнать о том, чем закончилась в неведомом ей Израиле попытка по переселению матери ее квартирантки в тамошний дом для престарелых.

Арендованная Нóгой мансарда состояла из двух комнат, небольших, но вполне удобных. И поскольку все последнее время квартира пустовала, то в ней тем легче было заметить следы чьего-то присутствия, появившиеся в ее отсутствие. Три цветочных горшка, правда, стояли на своих местах, и, судя по всему, за ними присматривали, как, впрочем, и за кухонькой, которая сияла чистотой, но дымка подозрения, что здесь побывал то ли сын хозяйки, а может быть, и ее приятель, тот самый флейтист, воспользовался, и не раз, ее отсутствием, так и висела в воздухе, вызывая мысль о том, что в постели этой, в ее кровати, кто-то спал – один или не совсем.

А потому она сдернула простыни, засунув их в стиральную машину, и, перед тем как застелить новые, улеглась на голый матрас и попыталась, закрыв глаза, мысленно вернуться к ощущениям, которые в сходной ситуации испытывала в Израиле. Но страстная тоска по оставленному ею инструменту вырвала из овладевшей было ею дремоты и вытолкнула наружу, где она оказалась вдруг в концертном зале при музыкальном кафе, где после пары чашечек двойного кофе пришла в себя, чему в немалой степени способствовали звуки немедленно узнанного ею вальса из второй части «Фантазий» Берлиоза.

Но оказалось, что это не было отрывком, ожидавшимся ею. Это было нечто совсем другое, более богатое и глубокое, чем то, что слышала она раньше. Более сложное. К этому приложил руку Герман Кроон, генеральный директор оркестра, выразивший неподдельную радость от того, что «наша Венера наконец вернулась», – произнес он это, сжимая в зубах незажженную трубку, привезенную ему в подарок из Иерусалима и долженствовавшую помочь завзятому курильщику ощутить вкус Святой земли. Перед тем как заговорить с исполнительницей об изменениях в программе, он, в свою очередь, тоже полюбопытствовал, что достопочтенная родительница арфистки решила, выбирая между Иерусалимом и Тель-Авивом, где, по ее мнению, лучше встретить закатные дни долгой жизни.

– В Иерусалиме, – тихо произнесла арфистка. – Моя мама вернулась в старый свой дом… Но я и раньше знала, что именно так и случится.

Лицо мужчины, задавшего этот вопрос, просветлело. Он был холостяком, родом из Фландрии, семидесяти пяти лет от роду, высоким и элегантно одетым; после увольнения из департамента по культуре Антверпена он занял пост административного директора симфонического оркестра Арнема. А когда и эти его полномочия закончились, ему тоже пришлось вернуться в старую свою квартиру в районе серого бельгийского порта; слова арфистки каким-то образом воодушевили его – приятно, что ни говори, услышать о подобной ситуации, имевшей место за тысячи миль отсюда с незнакомой дамой его возраста.

Нóга осведомилась о положении дел с двойным концертом Моцарта, который у нее похитили, чтобы не сказать украли.

– Народ все еще любит Моцарта, – отвечал Герман с извиняющейся улыбкой. – Моцарта они понимают.

– Я не спрашиваю о Моцарте, – без обиняков отрезала Нóга. – Меня интересует, как идут дела с выступлениями?

Герман и здесь предпочел отвечать уклончиво:

– Твой верный друг Манфред, безусловно, виртуоз. И для Кристин, которую я пригласил из Антверпена, это лучший шанс проявить себя, заполучив такого партнера. Не сердись на нее. Ее вины в этом нет.