Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Пойдем, моя милая… Ты еще успеешь добрать свое в самолете, – сказал он, – а я не проснусь уже до полудня.

Возможность поучаствовать в церемонии, похоже, соблазнила и Хони. Но мать запротестовала:

– Хони! Марш в постель… Ты за рулем.

– Ерунда. Ты зря беспокоишься, мама. Дорога из Иерусалима до аэропорта займет не более получаса в два часа ночи.

И, натянув старый халат, он присоединился к матери и сестре; правда вместо чашечки чая он предпочел сварить сам себе большую чашку крепчайшего кофе по-турецки.

Сейчас, вглядевшись в усталое лицо брата, Нóга оттаяла, и гнев ее исчез. Тем не менее она и теперь предусмотрительно не упомянула об эксцентричном появлении Ури, чтобы ее брат не подумал, что все это случилось из-за него. И так они сидели, расслабившись в тепле и несколько осовев, и никак не могли разойтись по своим постелям.

– Ребята, – неожиданно воскликнула мать, редко когда обращавшаяся так к своим детям, – ребята, пожалуйста, не огорчайтесь так из-за того, что я не сдала этот экзамен. И, наоборот, порадуйтесь неудаче. Сейчас, когда нам не придется тратить безумные деньги на жизнь в Тель-Авиве, здесь, в Иерусалиме, я чувствую себя богатой. И, как богатая женщина, я вправе ожидать, что даже старый этот сутяга Столлер вынужден будет уважать меня и не приставать с ежемесячной выплатой пустяковой квартплаты до последней минуты моей жизни, которая, как я надеюсь, наступит еще не скоро. Потому что, оказавшись богатой – я уверена в этом, – я обрету новые силы для долгой и счастливой жизни. Более того – оказавшись богатой, я не только, Нóга, буду звонить тебе каждый день, но смогу даже навестить тебя в Европе, чтобы послушать, как ты играешь. Ну, что ты на это скажешь?

– Ш-ш-ш… Она уснула, – сказал Хони.

И на самом деле, арфистка, не выдержав, уснула, сидя на стуле; глаза ее были закрыты, дыханье тяжело, а голова покачивалась из стороны в сторону. Мать с помощью Хони бережно поставила ее на ноги, подвела к кровати и уложила, укрыв.

– Даже один час, который она поспит, поможет ей, – резюмировал Хони. – Так что, когда она очнется, можно надеяться, что она не перепутает, на какой ей нужно садиться рейс.

А пока, в ночной тишине, матери очень хотелось поведать сыну всю эту историю, связанную с Ури… Но этому мешало ее обещание, данное дочери, которое она не могла нарушить. А потому она, вздохнув, достала из сушилки брюки и рубашку, пятна от крови на которых высохли, но не уменьшились размером. Время между тем бежало быстро и в два часа ночи пришлось немало потрудиться, чтобы разбудить уснувшего человека. Нóга, спотыкаясь на каждом шагу, не упала потому лишь, что ее с обеих сторон поддерживали Хони и мать, которые довели ее до машины и усадили на переднее, рядом с шофером, сиденье, заботливо защелкнув замки ремней безопасности. Только тогда, под воздействием прохлады начинающегося рассвета открыла дочь прекрасные свои глаза и поцеловала мать, прошептав:

– Ну вот… теперь, когда ты разбогатела, сможешь ты позволить себе снять любую комнату любого пансионата в любом месте Европы. Со мной вместе.

Автомобиль рванул с места с открытыми окнами, так что прохладный бриз летней ночи привел в себя заспанную женщину. В аэропорте, невзирая на испачканную следами крови одежду, Хони сумел настоять, чтобы ему разрешили сопроводить сестру через все точки контроля, включая проверку багажа. И настолько тяжело было ему произнести последние слова прощанья, что он, держа в руках ее паспорт и посадочный талон, все провожал и провожал ее вплоть до последней черты, где непреклонный пограничник сказал ему: «Ну, все. Стоп».

Ей было тоже тяжело. Она знала – снова возвращалась она в иностранный оркестр, свободная от каких-либо обязательств перед ним, кроме музыки, в то время как ее брат оставался в стране, никогда не знавшей перемирия, которое не грозило бы назавтра обернуться смертельной угрозой, обремененный обязательствами перед семьей и одинокой матерью, которой предстояло доживать свой век в старой квартире. Забирая у него из рук свой посадочный талон, она вдруг подумала – а почему бы не вернуть ему хоть капельку надежды, что она сама, как бы то ни было, все-таки не будет абсолютно одинока. Она ведь была все это время здесь не только и не столько исключительно участником массовки. Была она женщиной, которую любили и желали. Стоя у дверей, открывавших проход в зону безопасности, она наскоро поведала брату то, что произошло в пустыне у подножья Масады во время перерыва, а потом продолжилось в родительском их доме, и до того, когда бывший ее муж, приняв обличие раненого солдата, оказался среди участников массовой съемки, чтобы потребовать от нее ребенка, которого она ему в свое время не родила.