Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Так теперь ты пытаешься вторгнуться в область «бессознательного» моих родителей, да?

– Путем логических заключений. Я, для примера, ничуть не стану переживать, обнаружив, что спал на матрасе, на котором видны бесспорные следы потерянной моей дочерью невинности.

– Сколько ей сейчас?

– Шесть.

– Ну, у тебя все еще впереди.

– Надеюсь. В любом случае, если даже поначалу у тебя были какие-то сомнения относительно того, обзаводиться детьми или нет, то я, как молодой мужчина, отмахнулся от твоих сомнений, трактуя их как радикальный протест против мнения государства или положения во всем мире.

– При чем здесь государство?

– Из-за расхожего и банального мнения, что Израиль вот-вот исчезнет с карты мира, а раз так, то никакого смысла рожать детей здесь нет.

– Никогда я этого не говорила и никогда не думала так. Но если и случалось мне время от времени казаться на твой вкус чересчур радикальной, ничто не мешало мне родить радикальных детей, которые потом поддержали бы и продолжили мой радикализм.

– Другими словами, ты просто была уверена, что будущее этой страны не гарантирует безопасности и обречено на жизнь в постоянном страхе.

– Нет! – Она выкрикнула это. – Кто я такая, чтобы претендовать на знание будущего? Кто я, чтобы решать, существует ли реальная опасность жизни в Израиле, или она живет только на страницах израильских газет? Мои родители зачали меня во время страшной, невероятной и убийственной войны, и никто из них обоих не взялся бы предположить, что в результате всего этого получится. Ох, Ури, ты не хочешь дать воли своей старой, строптивой и непослушной любви, ничего при этом не меняя?

Он только улыбнулся в ответ, но она-то знала, что, когда пройдет время, эта гневная ее речь не забудется и никуда из него не уйдет, но еще больше распалит в нем его желание и тоску по ней. Он осторожно нагнулся над кроватью и нажал на один из ее рычагов, вслушиваясь в загудевший мотор и отмечая быстроту, с которой поднималось изголовье с подушкой. После чего, повернувшись к ней, вежливо произнес:

– Ну а теперь, я полагаю, не стоит затевать разговоры о твоей музыке.

– Разумеется, нет.

– Хотя… Ведь это по-прежнему очень важно для тебя.

– В должной пропорции. Но ничто, касающееся музыки, не мешает разговору о том, следует или нет заводить детей.

– Значит, мне не стоит даже пытаться снова жаловаться на все, связанное с твоей арфой.

– Нет. Потому что это только разозлит меня.

– Почему же?

– Потому же, почему это уже случалось раньше. Это все неправда. Мы столько раз уже в прошлом говорили об арфе, что любой из нас мог бы написать на эту тему целый трактат. Я никогда не видела себя в роли изнуренной артистки, чья жизнь полностью отдана в рабство своему инструменту. Или, беря шире, своему искусству. У Баха было двадцать детей, и это нисколько не мешало создавать ему каждый день по кантате. В моем случае все гораздо проще, поскольку я не пишу музыку, а только исполняю ее.

– Бах не рожал своих детей, не кормил их грудью и не выхаживал. Все это делала его жена.

– Ты, как всегда, пытаешься увильнуть…

– От чего?

– От обязанностей, которые позволили бы, в результате твоей любви, закабалить меня.

– Тебя? А может быть, меня?

– Никакой разницы. Закабалив меня, ты тем самым попадаешь в рабство ко мне.

– Но ты-то всегда вольна уйти.

– Лишь до тех пор, пока не появляются дети, которые связывают нас по рукам и ногам.

– Но решение обзаводиться детьми или нет в конечном итоге зависит только от тебя. Так же как возможность в любой момент отделаться от меня.

– Нет. Потому что твой гнев и унижение сделают детей заложниками наших отношений. И на долгие годы ранят их души.

– Ранят… из-за меня? Но разве они не будут моими детьми тоже?

– Это будет твоей местью за то, что я тебя бросил. Но ведь я руководствовался при этом жалостью… ибо избавил их от подобной участи, не дав им возможности появиться на свет.

– А что я могла бы с ними такое сделать?

– Медея умертвила своих детей в отместку за то, что ее муж покинул ее.

– Ты начитался мифов. Что я могла совершить? Я?

– Может быть, сбросить с крыши, а вслед за этим броситься вниз.

– Не в состоянии я понять, как ты мог до такого додуматься. С той минуты, как ты сказал, что предпочитаешь называть меня не Нóга, а Венера, мне и в голову не приходило, насколько опасной степени достигла твоя любовь.

– А разве не говорила ты мне, что отец всегда советовал тебе глядеть в небо, отыскивая в нем планету, которой ты посвящена?