Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Элиэзер!.. Сегодня твое место – в морге. Будешь изображать покойника. Извини, но зритель не должен видеть твоего лица в этом сериале.

– Н-ннно они вс-се равно увидят его, пусть даже в гробу…

– Это произойдет лишь в самом финале, когда все уже будет кончено.

Элиэзер вздохнул.

– Если вы так решили…

– Но тебе не придется скучать. Там будет развиваться одна сюжетная линия… чисто медицинские дебаты, касающиеся твоей смерти, которые, не исключено, потребуют вскрытия.

– Ну, очень увлекательно…

Но они в это время уже обратились к Нóге. Чего она хочет больше – появиться в кадре как пациентка или как родственница кого-то из больных? И если как пациентка, то как хронически больная или на выписке?

Элиэзер ответил за нее:

– Она – больная. Просто больная, но не в критическом состоянии.

Но помощнику режиссера, отвечавшему за кастинг, вовсе не показалась удачной мысль Элиэзера спрятать хорошенькую женщину среди одеял и подушек, где утрачена была бы возможность показать ее поразившую опытного киношника женственность, так что компромисс был мгновенно достигнут: она будет исполнять роль больной, сидящей в инвалидном кресле, склонившейся над многоцветным набором для переливания крови.

Элиэзера без лишних сантиментов отправили в морг, а Нóгу повели через путаницу белых фанерных перегородок к некой даме, попросившей ее переодеться в цветную ночную рубашку. Затем ее усадили в инвалидное кресло на колесах, показав, как следует с ним обращаться. Собственная ее одежда была запакована в пластиковый мешок, его повесили на кресло, появилась и стойка для внутривенных инъекций с сосудом, наполненным кроваво-красной жидкостью, и трубками, скрытно закрепленными у нее на руке. С этой минуты, было ей сказано, она была свободна делать что ей заблагорассудится.

Когда она понадобится – ее найдут.

Вечер еще не наступил, и через немногие окна, проделанные специально в стенах склада для нужд съемочной группы, заходящие лучи солнца заливали остатки прошедшего дня потоками золота и меди. Нóга толкала руками колеса инвалидного кресла, лавируя среди медицинского оборудования, кроватей и каталок, столкнувшихся случайно передвижных киноаппаратов и покрытых пылью микрофонов. Несмотря на всю временность происходящего, Нóга нашла это место вполне соответствующим и приспособленным для выполнения поставленных перед операторами задач. Время от времени она заезжала в одну из комнат, где кинематографические больные, оснащенные медицинскими принадлежностями, приветствовали заглядывавших к ним посетителей в их воображаемые больничные палаты дружеским помахиванием руки.

Но в основном она продвигалась по коридорам, пытаясь определить, есть ли здесь – а если есть, где находится, – запасной выход, как воображаемый, сценарный, так и существующий на самом деле, надеясь во время этих поисков наткнуться на ход, который привел бы ее к моргу, где она нашла бы ухмыляющегося полицейского, протестующего против выпавшей на его долю скуки.

Коридоры становились все мрачнее и заметно у́же – то ли из-за таинственных намерений проектировщиков, но скорее всего из-за вечерней мглы, опустившейся на мир. И оттого огромный этот и заброшенный склад вдруг показался ей метафорой человечества, в котором все мы исполняем роли статистов в массовке современной истории, не имея представления о том, насколько заслуживающий доверия и удовлетворительный приговор ожидает нас в конце.

Люди вжимались в стены, освобождая ей дорогу, кто-то из них был «пациентом», кто-то «родственником», остальные – безликими участниками: просто актеры, реальные медработники, а то и члены съемочной группы – и кто взялся бы определить разницу между настоящим и выдуманным? Были среди них такие, что сочувственно расспрашивали ее о болезни, были и те, что в молчании проходили мимо. Но она упрямо продолжала продвигаться вперед, задавшись целью отыскать запасной выход, который, появившись внезапно, ослепил ее сверканием серо-синего Средиземного моря.

Дверь вела к небольшой площадке для удобств портовых рабочих; там расположились два сарая – один служил складом, другой – для переодевания; он же превращался в бар, вход в который сейчас преграждал огромной своей тушей мужчина – отставной судья – знакомый и добродушный участник массовки, чья служебная униформа, бейсбольная шапочка и пистолет должны были позиционировать его как работника больничной службы безопасности.