Бесшумно миновал он северный холм, из-за которого донесся до него беззаботный смех расшалившихся женщин, затем все затихло, после чего аудитория в тысячу человек взорвалась аплодисментами, отмечавшими по-явление дирижера. Несколько секунд – и бессмертная музыка поплыла ему навстречу. Мало-помалу продвигался он вперед, выбирая наблюдательный пункт, затем, опустившись на колени и вспомнив о бинокле – собственности Министерства окружающей среды, – он устремил свой взгляд на девушек из Севильи, одна из которых держала под уздцы ослика, запряженного в кибитку, из которой, в свою очередь, высовывались двое малышей, непрерывно махавших руками, приветствуя, окружавшей их и совершенно незнакомой толпе. Сердце его забилось с необыкновенной силой, когда он разглядел бывшую жену, привлекавшую, вне зависимости от роли, всеобщие восхищенные взоры в народном одеянии испанской крестьянки – и это была та самая женщина, которую он так и не сумел уговорить завести, родить ему ребенка, – не смог, несмотря на непроходящую, как смертельная рана, его любовь к ней.
Музыка вела ее и ее тележку поперек сцены к противоположному холму, и он, чтобы не потерять ее из виду, тоже аккуратно смещался в ту же сторону, делая все, чтобы не попасться на глаза ни одному из тысячи зрителей, глаза которых были устремлены на сцену, радуясь, что задуманное им проходит столь успешно.
Но…
Со своего возвышения на подиуме и с высоты своего роста дирижер заметил блеснувшую серебром голову человека, явно не принадлежавшего к оперной группе, и, задавая взвихренный, энергичный темп, нагибаясь и подпрыгивая, дабы вдохнуть еще больше жизненной силы в музыку Бизе, он не выпускал из вида вторгшегося в его мир незнакомца, который, как ему казалось, уже целится прямо в него, приникая к какой-то трубе, способной снести все вокруг. Но Ури, забыв обо всем на свете, даже не шевелился. Окаменев на краю сцены, он провожал взглядом деревенскую девчонку, пересекавшую сейчас тропинку с другой такой же повозкой, исчезая, скрываясь за соседним холмом. И пока он судорожно пытался сообразить, каким образом сможет продолжать свое наблюдение, его схватили два молодые, но дюжие охранника.
– Пожалуйста, сэр, – произнес один из них, не проявляя, впрочем, никакой враждебности, – если у вас не оказалось денег на билет, вам, пожалуй, лучше всего вернуться домой и прослушать эту оперу там. Здесь вы только испортите свое впечатление от нее.
– Вы абсолютно правы.
В первый момент они уже собрались конфисковать у нарушителя его роскошно выглядевший бинокль, но после того, как незнакомец представился, предъявив им документ чиновника Министерства окружающей среды, который приехал сюда лишь затем, чтобы не допустить превращения Масады в мусорную свалку, они – с некоторым разочарованием – вынуждены были отказаться от этой идеи.
Не дожидаясь окончания первого акта, он уже мчался обратно по направлению к Маале-Адумим. На перевале дороги, ведущей к Иерихону, он ощутил вибрацию мобильника, лежавшего прямо напротив сердца;
достав его, он сказал жене как можно более спокойным голосом:
– Милая… возвращайся в постель и постарайся уснуть. Я уже дома.
Предыдущим утром, перед тем как мать с сыном двинулись обратно в Тель-Авив, вся семейная троица сидела вместе на гостиничной террасе, глядя на публику, плещущуюся в соленой воде Мертвого моря. Разговор касался тех песчинок, которые попали в гортань примадонны, исполнявшей партию Кармен во время первого акта, и о том, как эти самые песчинки помогли проявить себя в полную силу заменившей ее дублерше, награжденной бесчисленными «браво!» и ставшей с этой ночи подлинной звездой. Зевнув, Нóга сказала: «Песчинки я лично видела лишь однажды во сне. Не знаю, почему». Ее брат и, конечно, мать смотрели на нее взглядами, полными любви. К середине дня ей не мешало бы поспать хоть немного – в противном случае, читалось у них в глазах, ей может не хватить сил, чтобы тащить за собой ослика, имевшего привычку в самых неожиданных местах останавливаться, не двигаясь с места.
– Скажите честно, – попросила она мать и своего брата, – как я показалась вам на самом деле?
– Я не спускал с тебя глаз, – сказал Хони. – И, если уж быть честным до конца, я оказался здесь только из-за тебя, а не из-за оперы.
А мать добавила:
– Не стала бы клясться, что я разглядела тебя, но так приятно было вновь ощутить себя молоденькой мамочкой, которая пришла посмотреть на свою дочурку, выступающую на праздничном концерте в детском садике. Когда ты была совсем крошкой, еще до рождения Хони, я и папа не пропустили ни одного из твоих выступлений, пусть даже ты в состоянии была произнести всего два слова.
Читать дальше