Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

Поскольку самолет их прибывал из Европы, а Осака потрясена была сильнейшим землетрясением, аэропорт был закрыт и они вынуждены были еще несколько часов кружить в воздухе, сбрасывая горючее, прежде чем получили разрешение на посадку.

Ночь, которая погрузила во мрак весь мир после того, как они пролетели над Северным полюсом, проявила милосердие, длившись не так уж долго, и до того еще, как они сели в Осаке, солнце засветило с прежней силой. После прохождения паспортного контроля оркестранты, игравшие на самых больших по объему инструментах, выполняя просьбу администрации, должны были прежде всего извлечь их из самолета и выяснить, как они перенесли перелет. Их перевезли под спецохраной в огромный ангар, сразу напомнивший Нóге тот псевдогоспиталь в ашдодском порту, и оркестранты принялись осматривать и ощупывать своих кормильцев, стуча по барабанам и пробегая пальцами по басовым струнам. Нóга извлекла из своей арфы продолжительное глиссандо, вызвав этим восторженное восклицание у носильщика, подобно пчеле описывавшего вокруг нее круги, сопровождая их звучавшими дружественно охами и выглядевшими столь же приветливыми поклонами. После чего музыкантов на трех автобусах отвезли в Киото, «храмовый город», где их уже ожидали уютные гостиницы, разбросанные по территории университета Дошиша. Селили их по двое в номере; а поскольку Нóга вовсе не собиралась оповещать все оркестровое сообщество о своих отношениях с Манфредом, она быстро нашла себе напарницу в лице крепкой, хотя с виду и несколько грубоватой контрабасистки Пирке Виссер, соседки по самолету, договорившись, что и впредь они вдвоем будут занимать номер. Несколько мгновений поколебавшись, контрабасистка согласилась, признавшись израильтянке с чисто голландской откровенностью, что по ночам она храпит.

– Мои родители, всю жизнь проспавшие вместе на узенькой, хотя и называвшейся двуспальной, кровати, всегда говорили мне, что храп беспокоит и тревожит лишь тех, кто не любит – или кому не нравится храпящий. А вы – вы очень мне по душе.

Хозяева решили поразить гостей, не откладывая объявив о начале экскурсии в Храм Золотого Павильона на берегу Зеркального озера. Несмотря на сильнейшую усталость после долгого перелета и полюса, смешавшего день с ночью, большинство музыкантов приняли приглашение, и мягким, сверкающим полуднем они отправились на прогулку в сопровождении говорящих по-голландски гидов-японцев, сразу разделивших всех участников экскурсии на пять маленьких групп, чтобы лишить слушателей (как это чаще всего случается с большими группами) возможности непрерывно перебивать друг друга одними и теми же вопросами.

Прежде всего оркестрантов повели, разумеется, осматривать необыкновенной красоты творение рук человеческих, заранее подготовив публику к созерцанию священного места, зеркально отражавшегося в водах озера, обращая особое внимание на необыкновенную уединенность храма на краю озера, на его трехъярусную структуру и ослепительный блеск золотых пластин, покрывавших его стены, равно как и на аккуратно обложенную в виде золотой черепицы кровлю, балконные ограждения, окружавшие каждый этаж, – словом, все, что с величайшим искусством и продуманностью превращало этот храм в подобие неповторимо прекрасной и удобной виллы, получившей столетия спустя название «Золотого Павильона» и славу образца дзен-буддистской архитектуры. И пусть даже Павильон этот был во всем мире известен по фотографиям и почтовым открыткам, живое, естественное присутствие вот здесь, в густых зарослях зеленого буйства, превращавшего всю местность в неповторимое подобие роскошного ботанического сада, захватывало зрителя видом, от которого с трудом отрывался взгляд.

– На самом деле, – объяснял гид, обращаясь к той группе, в которую попала Нóга, – на самом деле официально озеро называлось Рокуон-Джи, или «Сад храмовых оленей». Он вел свою родословную из четырнадцатого века и пережил гражданские войны века пятнадцатого… для того лишь, приходится признать, чтобы почти полностью сгореть в середине двадцатого, когда его поджег некий сошедший с ума монах, и вновь возродиться по воле всевышнего и неимоверных усилий людей и природы.

Сожжен – и восстановлен? Восторгу и удивлению музыкантов не было предела. Ведь сейчас по воле судеб чудный храм этот выглядел настолько законченно тихим и умиротворенно прекрасным, словно никакая беда не коснулась его с первой минуты его рождения.