— Не поймаешь, не поймаешь! — дразнится Катя, хотя Лева и не собирался.
— Левочка! Иди к своей мамочке! Она даст тебе кашки! — И Вова корчит странную рожу, изображая не то Леву, не то его маму.
Странно, он совсем не ест кашу, да мама и не умеет ее варить. Наверное, имеется в виду, что баба Клава сварит, а мама уже будет его кормить.
— Дети, что там еще такое?! — кричит с крыльца их мама, прекрасная рыжая Светлана. Катя, кстати, тоже рыжая. А Вова в папу, белый.
Ни Лева, ни Вова с Катей, ни даже их папа, невзрачный Анатолий, не знают, что Светлана вовсе не ездила вчера в Москву, чтобы помыться, потому что «эти ваши тазики и ведра — не мытье, а сплошное страдание и размазывание грязи». Светлана провела вечер в отдаленном аппендиксе их же дачного поселка, куда добиралась огородами, мимо кооперативного сада, мимо плотины, вдоль железной дороги, потом через поле, где такая высокая трава, что даже Светлану скрывает почти с головой. В этом аппендиксе, на добротной двухэтажной даче с высоким забором и соснами на участке — а окна дачи смотрят прямо в лес, и там тоже сосны, — на этой даче живет хирург Константин, остролицый, очкастый, решительный и одинокий. Одинокий, за исключением тех моментов, когда к нему приходит прекрасная рыжая Светлана.
Лева делает движение к забору, и Вова с Катей сразу убегают.
Что же делать с грибами?
Шуточное препирательство на кухне — милое, семейное, ах, мы кормим детей одной яичницей, а ты бы хотела, чтобы мы их кормили одними конфетами, а что, они не против, знаешь, а я против, потом к зубному не наездишься, вечно ты драматизируешь, — и вот уже препирательство приобретает раздраженный оттенок, значит, надо его гасить, опять уводить в шутку, а также демонстрировать оживление, когда дети врываются на кухню и радуются яичнице, радуются, что скоро поедут за грибами далеко, что встанут рано утром, что до обеда есть время поиграть в мушкетеров, что бабушка Лара вернулась со станции и принесла целый бидон молока и яйца в железной сетчатой сумке. И лишь бабушка Лара, Лариса Витальевна, мама Анатолия, позволяет себе не радоваться и не оживляться, даже искусственно. Ухватившись за перила, она упирается носком правого резинового сапога в пятку левого, стягивает его вместе с носком, брезгливой рукой стаскивает второй сапог за голенище и, проигнорировав укоризны насчет своего похода на станцию («мы бы сами»), отдает продукты и уходит в свою комнату, где массивным выступом белеет печка, на стене — репродукция левитановского «Марта», наклеенная на картонку и в золоченой раме, а на столе — пожелтевший портрет военного.
— А что на станции говорят — правда, Полины Петровны внук кого-то ножом пырнул? — кричат ей вслед.
— Кого он пырнул, ему восемь лет, — сама себе говорит Лариса Витальевна, вытирая сзади взмокшую шею.
— А? — кричат в ответ.
Лариса Витальевна молчит.
На кухне Светлана и Анатолий переглядываются и тихо, но с излишним оживлением смеются. За окном Вова делает Кате новую шпагу из лозины, а Катя ковыряет в носу.
— Здравствуйте! — громко говорит Лева.
Лева?
Светлана и Анатолий вздрагивают и оборачиваются к двери. Там действительно стоит Лева. Он уже переодет в дачное — спортивные штаны с вытянутыми коленками и кофту. Живот, белея нежной кожей полного ребенка, нависает над резинкой треников — это видно, потому что низ кофты Лева держит завернутым наверх, а там — что же там?
— Грибы! — объявляет Лева.
— Что?
— Я принес грибы для ваших детей.
— Какие грибы, Лева? Здравствуй, вы давно приехали? Как мама, бабушка?
Лева молчит, потому что не может определить для себя последовательность ответов.
— Ваши дети забыли наши грибы у нас на участке, — наконец говорит он, не улавливая обличительного смысла. — Мы приехали сегодня. Мама и баба Клава чувствуют себя сносно.
Светлана и Анатолий переглядываются. Лева подходит к окну и смотрит на своих друзей, которые фехтуют за клубничными грядками. Потом осторожно выворачивает грибы из кофты на стул.
— Я пойду тоже поиграю, — говорит он Светлане и Анатолию.
Покидает кухню и бежит к друзьям, у которых для него находится запасная шпага, и вот уже бой выглядит вполне прилично — все-таки трое! — и Катя лихо колет Леву в попу лозиной, которая сгибается, заставляя всех смеяться — и на кухне тоже.
— Падай! — кричит Катя. — Падай, я тебя убила!
Читать дальше