Наталия Репина - Жизнеописание Льва

Лева делает движение к забору, и Вова с Катей сразу убегают.

Что же делать с грибами?

Шуточное препирательство на кухне — милое, семейное, ах, мы кормим детей одной яичницей, а ты бы хотела, чтобы мы их кормили одними конфетами, а что, они не против, знаешь, а я против, потом к зубному не наездишься, вечно ты драматизируешь, — и вот уже препирательство приобретает раздраженный оттенок, значит, надо его гасить, опять уводить в шутку, а также демонстрировать оживление, когда дети врываются на кухню и радуются яичнице, радуются, что скоро поедут за грибами далеко, что встанут рано утром, что до обеда есть время поиграть в мушкетеров, что бабушка Лара вернулась со станции и принесла целый бидон молока и яйца в железной сетчатой сумке. И лишь бабушка Лара, Лариса Витальевна, мама Анатолия, позволяет себе не радоваться и не оживляться, даже искусственно. Ухватившись за перила, она упирается носком правого резинового сапога в пятку левого, стягивает его вместе с носком, брезгливой рукой стаскивает второй сапог за голенище и, проигнорировав укоризны насчет своего похода на станцию («мы бы сами»), отдает продукты и уходит в свою комнату, где массивным выступом белеет печка, на стене — репродукция левитановского «Марта», наклеенная на картонку и в золоченой раме, а на столе — пожелтевший портрет военного.

— А что на станции говорят — правда, Полины Петровны внук кого-то ножом пырнул? — кричат ей вслед.

— Кого он пырнул, ему восемь лет, — сама себе говорит Лариса Витальевна, вытирая сзади взмокшую шею.

— А? — кричат в ответ.

Лариса Витальевна молчит.

На кухне Светлана и Анатолий переглядываются и тихо, но с излишним оживлением смеются. За окном Вова делает Кате новую шпагу из лозины, а Катя ковыряет в носу.

— Здравствуйте! — громко говорит Лева.

Лева?

Светлана и Анатолий вздрагивают и оборачиваются к двери. Там действительно стоит Лева. Он уже переодет в дачное — спортивные штаны с вытянутыми коленками и кофту. Живот, белея нежной кожей полного ребенка, нависает над резинкой треников — это видно, потому что низ кофты Лева держит завернутым наверх, а там — что же там?

— Грибы! — объявляет Лева.

— Что?

— Я принес грибы для ваших детей.

— Какие грибы, Лева? Здравствуй, вы давно приехали? Как мама, бабушка?

Лева молчит, потому что не может определить для себя последовательность ответов.

— Ваши дети забыли наши грибы у нас на участке, — наконец говорит он, не улавливая обличительного смысла. — Мы приехали сегодня. Мама и баба Клава чувствуют себя сносно.

Светлана и Анатолий переглядываются. Лева подходит к окну и смотрит на своих друзей, которые фехтуют за клубничными грядками. Потом осторожно выворачивает грибы из кофты на стул.

— Я пойду тоже поиграю, — говорит он Светлане и Анатолию.

Покидает кухню и бежит к друзьям, у которых для него находится запасная шпага, и вот уже бой выглядит вполне прилично — все-таки трое! — и Катя лихо колет Леву в попу лозиной, которая сгибается, заставляя всех смеяться — и на кухне тоже.

— Падай! — кричит Катя. — Падай, я тебя убила!

— Только ранила! — кричит справедливый Вова.

Лохматый кабысдох, то ли серый, то ли поседевший, трусит по сырой улице, время от времени наклоняясь к земле и принюхиваясь, но ничто из обнюханного не является едой. Наконец он останавливается и пробует воздух; это приводит его к прекрасной даче цвета охры, верх которой едва виднеется над высоким забором, — а из-за него слышится железное: ложки о сковородку — и стеклянное: вилки о тарелку. Он спрыгивает в канавку перед забором, исследует забор и находит подкоп. Некоторое время судьба пса неизвестна, но вот слышно «кышкыш!», и «анувонпошёл!!», и даже «Борис!!!», а затем мужские гиканья и шиканья. Вслед за этим из-под забора показывается голова псины, а затем выдавливается тело. Не теряя невозмутимости, пес вновь лениво трусит по улице. Его очертания размывает сеющаяся влага. Кое-где за заборами его присутствие порождает лай.

Размываемый моросью пес в этот день посещает также Рассказовскую, Федоскинскую и Солнечную улицы. С двух участков он агрессивно изгнан и еще раза три изгнан с чувством вины, в котором, впрочем, хозяева себе не признаются, скрывая его за громким криком.

А затем небо над поселком полностью затягивается сгустившимися облаками, которые становятся темно-серыми, затем, все более приобретая в цвете, грязно-лиловыми, черными — и замирают. Собака возвращается на Правленческую — туда, где грозный Борис, — задерживается у соседнего с ним забора, ветхого, склонившегося к земле, без труда проникает на участок и встает, нервно и выжидательно принюхиваясь. Люди здесь уже давно не живут, дверь дома заперта, окна закрыты посеревшими от дождей ставнями с остатками краски. Неизвестно зачем пес решает подойти поближе к дому — к тому окну, где ставень отломан и висит на одной петле. Не сводя глаз с окна, пес втягивает носом воздух, и уши его подрагивают. Что он учуял или услышал, — неизвестно, но, когда в глубине комнаты, которая еле освещается с улицы, сейчас померкшей почти до ночного состояния, внезапно мелькает тень, он, вздрогнув, отскакивает назад.