Антон Секисов - Песок и золото

Рыжий схватил меня за запястье. Уши его были костистые, пальцы натертые, красные, очень уродливые, нечеловеческие. В животе стучало, как будто туда свалилось сердце. Я лихорадочно думал, что предпринять.

Меня поволокли, схватив на штанину, я полз, перебирая руками по земле, трогая каждые корень, листочек, веточку, из нагрудного кармана высыпались монетки, и кто-то сзади, я почувствовал, подобрал их. Дальше было заброшенное бомбоубежище с выбитыми дверьми, и с дорожки была видна дыра подземелья, и впереди тянулась зеленая рабица, до последнего неразличимая среди листвы. Меня стукнули несколько раз лицом по забору. Выплюнул зуб, а потом другой.

Я упал на колени, и кто-то, желая ударить меня под зад, попал в бок по кости. Рыжий держал меня за шею, прижав к забору, в то время как остальные били по заду ногами, сильно, с счастливым гоготом. По правде сказать, это было не так уж больно, позже меня избивали и сильнее, но очень унизительно. Время замедлилось, и я успевал не только различать все, что происходило за спиной, как сменялись бьющие, но и о чем они говорили между собой, и как в это время кто-то давил ботинками колбы, и как Петя стоял в стороне, не решаясь бить. Парень в армейских штанах его все подзывал, и Петя наконец решился: я почувствовал его неуверенный слабый удар, отдельно от всех прочих ударов. В это время я почему-то вспомнил об отце — хорошо, что отец ни разу не ударил меня, и даже слабо, и даже шутя, я бы не простил ему этого. Еще я подумал, а вдруг эти подростки не рассчитают сил и убьют меня, и я умру раньше отца — вот это будет номер.

Меня били недолго, а, когда отпустили, я сразу встал. Они уходили к пруду. Я потрогал лоб — он был весь иссечен, в крови и краске. Рыжий нес в руке бирюзовый камушек, то и дело невысоко его подбрасывая.

— Отдайте, — сказал я вслед. Глаза, раньше сухие, вдруг затопило слезами, резко, как будто на глаза сбросили занавес. Я заметил, насколько неравномерно это произошло — в левом глазу слезы скопились серой и липкой лужицей, а из правого свободно лились. Подростки остановились. Я вытирал глаза, но слезы лились снова. Камень упал возле моих ног. Они ушли.

Я вернулся домой в синих и ярких сумерках, в которых мои ушибы, казалось, были видны еще ярче, чем при дневном свете. Стараясь не попадаться на глаза соседям, я двигался короткими перебежками, а когда оказался перед своим забором, меня схватила и поволокла за руку мама. Она не сказала мне ничего. Из окна нам навстречу кричала прабабушка. Бабушка стала носиться вокруг с зеленкой и бинтами.

Отец, сильно сутулясь, стоял с сигаретой, в стороне от них. Сигарета упала из пальцев, а потом долго дымилась в траве. Он подошел и потряс за плечо — я ревел, тогда он потряс сильнее, прикрикнул: «Угомонись!». Женщины возились вокруг, но он не обращал внимания. Я вытер слезы. Я чувствовал огромный распухший лоб где-то над головой.

— Они забрали лоток, — сказал я, собираясь опять заплакать, но отец снова меня встряхнул. Слезы в глазах остановились.

Сквозь них я видел, как отец забегает в дом, наскоро надевает спортивную куртку — на улице было уже прохладно — и достает из пенька топор, легкий, с все время спадающим темным лезвием.

Глаза отца блестели в ночи, а лицо пошло яркими красными пятнами. Мать схватила его за руку, и он легко освободил ее.

— Куда ты собрался? Ты хоть знаешь, куда идти?

— Знаю. Это дети Савельева, — сказал отец.

Он стукнул дверцей калитки.

Женщины заверещали вслед, бабушка стала тыкать в меня зеленкой, а я вырвался и побежал за отцом на просеку.

— Ты-то куда, идиот! — попыталась остановить мама.

В соседних домах вспыхнул свет. Соседи глядели из всех окон. Отец шел, с усилием держа топор и спотыкаясь о каждый корень. Я бежал быстро, как только мог, но не поспевал за ним, упал, наглотался травы с землей. Бабушка, преследовавшая нас, к тому времени уже отстала.

Я уже не видел отца впереди, только слышал хруст под его ногами. Я был перепуган, но чувствовал и что-то вроде радости. Мне хотелось злорадно рассмеяться в лицо врагам: «Ха-ха, сейчас отец вас зарубит, и мне будет ни капли не жаль. Я приду посмеяться на ваши могилы».

За забором был виден костер и мелькали тени. Я знал, что это сидят те подростки, все до одного. Больше всего я хотел, чтобы там оказался Петя.

Отец подошел к забору и, ни слова не говоря, разрубил задвижку — дверь, как на пружинке, легко подалась. Множество ног сразу затопало в разные стороны — невыносимо громко, как будто они топали по моей голове. Парень в армейских штанах перемахнул через забор и пробежал мимо. Были слышны крики, шорохи, я так разволновался, что не мог разобрать ничего, пока не прогремел выстрел. Выстрел в самом деле очень напомнил гром, только с раз в пять увеличенной громкостью. Настала тишина. Теперь уже всюду горел свет, но никто из соседей не показывался. Не показывался и отец. Очень хотелось побежать на участок, но я боялся, не мог себя даже заставить встать и просто лежал, стараясь даже не шевелиться. Моя бабушка-врач рассказывала, что с больного, с которым случился инфаркт, одежду не снимают, а срезают — он может умереть от любого движения. Возникло чувство, что со мной может случиться то же самое.