Антон Секисов - Песок и золото

— Ресепшена у нас нет. Если что-то понадобится, звоните. Меня зовут Миша.

Судя по тусклой обрывочности последних фраз, я расстроил его, в самом деле.

Моя комната была ближайшей к ресепшену, которого не было. Это был тонкий ломтик когда-то большой комнаты, нарезанной частей на пять — очень узкая, но с высоким потолком, путь к окну полностью перекрывала кровать, слишком широкая для одного человека. Маленький переносной телевизор стоял на тумбочке прямо у двери и, входя, невозможно было его не стукнуть. Бросив сумку и пальто под ноги, я перелез через кровать и забрался на подоконник. Был установлен стеклопакет, но ледяной воздух все равно дул из какой-то щели. Из номера открывался вид на противоположный дом. Окно в мансарде дома было разбито, и из него вылетали голуби, ввинчиваясь в метель. Я посмотрел на бутылку сухого вина, которую решил захватить в дорогу, но понял, что совсем не хочу напиваться.

До сумерек я просто сидел на подоконнике, а потом забрался под одеяло и погрузился в тяжелый сон с бесцветными обрывочными сновидениями. Я слышал, как кто-то неумело и нервно дергает струны гитары, как кто-то бегает по коридору с непринужденным хохотом, кто-то тихо мычит и переставляет шахматы, наконец, я услышал резко нахлынувшее оживление в коридоре, и вскоре последовал стук в дверь.

Я моментально вскочил и пошел открывать, но нетерпеливые гости успели постучать еще дважды. На пороге стояли веселые и незнакомые мне люди, среди которых я разглядел и метрдотеля Мишу. Лица их были юные, свежие, неприятные — у одного так и вовсе на лице были отвратительного вида маленькие вспотевшие усики, всклокоченные, как пух на подмышках. С ними была только одна девушка, довольно крепкого сложения, со стрижкой каре, напоминавшей парик.

— Обслуживание в номерах, — сказала она хрипловатым голосом, достав коробку белого вина из пакета, который послушно держал парень с усиками.

— Пойдемте пить, — расшифровал он.

Мне удалось отказаться. Я снова забрался на подоконник, перескочив через кровать. Из мансарды напротив все вылетали голуби, и некоторые возвращались назад. Метель прошла, и теперь улица казалась омертвело-недружелюбной, грубо высеченной изо льда. Я уснул прямо на подоконнике, а потом, замерзнув, свалился в постель. В коридоре невыносимо шумели, женский голос пел казацкую песню. Я посмотрел на часы — дело шло к трем утра. Вероятно, это никого особенно не беспокоило, потому что пение продолжалось и даже усиливалось — присоединился второй, высокий мужской голос, который я опознал как Мишин. Спать стало невозможно, и я просто лежал, скрючившись от тоски и холода. Я дрожал. Казалось, они хотят выкурить меня во что бы то ни стало, даже если это будет им стоить драки и визита полиции. Но у меня не было сил противостоять им. Даже просто открыть дверь и попросить не петь или петь потише. Наконец, соседи сверху и снизу стали стучать. Залаяли псы на улице. Постепенно все как-то угомонилось, но я не спал и ворочался до утра.

На следующий день Миша деликатно поскребся в комнату и спросил, нужно ли мне чего-нибудь. Я попросил обыкновенный пустой чай.

— Знаете, это уже перебор, — сказал я, когда он вошел с чашкой.

— Честно говоря, все вышло из-под контроля. Просто у нашей Люси, вы ее видели, трудный период, мы хотели ее подбодрить.

— Отравив мне жизнь? — сказал я и осекся, почувствовав легкие истеричные нотки в голосе.

— Я бы не стал так драматизировать. Мы же не знали, что вы такой... Ну такой самодостаточный. Теперь будем знать, — он примиряюще улыбнулся. Мигнули наглые глаза цвета плохо заваренного чая.

— Это не обязательно, — я вздохнул. Казалось, нет ничего легче, чем сказать в лицо этому «метрдотелю», что я съезжаю, но я выразился витиевато, весь покраснев. — Наверное, в этой ситуации мне лучше съехать.

— Вы заплатили за пять ночей, — тихо сказал метрдотель.

— Я сожалею.

— И я. Мы не возвращаем бронь.

— И что, если я захочу съехать прямо сейчас, вы ничего не вернете?

Он задумался, поковыряв пальцем во рту, и сказал наугад:

— Можем вернуть двадцать пять процентов.

Это было мошенничество. Но, говорю же, я был подавлен. Воевать не было сил.

— Я останусь. Надеюсь, ничего подобного не повторится.

— Я сам в шоке, поверьте мне.

Я хотел было напомнить ему, что он метрдотель, и вместо того, чтобы находиться в шоке, ему следовало принимать меры, и уж во всяком случае не присоединяться к ночному пению.

Хотелось, чтобы он поскорее ушел, и я с тоской поглядел на подоконник. Мне нравился подоконник, и мне нравился вид из окна. Если, устроившись на нем, отгородиться от комнаты шторой, и притвориться, что не существует ничего, кроме меня и этого вида, наступала до некоторой степени гармония.