Антон Секисов - Бог тревоги

Единственный встреченный мной Иисус Христос — на могиле у Товстоногова — оказался очень уж изощренным, декадентски изломанным.

Надолго я задержался только у барельефа с сыном надворного советника Пономарева. Мясистый ангел волок его в рыхлую небесную массу, а на земле застыл в умеренно скорбной позе отец, чинно скорбела мать, присевшая на колени, сестра церемонно закрыла лицо руками. До свидания, сынок, брат, до свидания. Что ж, мы погорюем здесь, но умеренно, ведь главное в деле скорби — не потерять лица.

Как только я сделал шаг за пределы некрополя, со всех стороны накинулись нищие, тыча мне в лицо свои изъязвленные руки, покрытые коркой или сочащиеся, как раздавленный фрукт. На перилах сидел спившийся человек, зажимавший рану на голове грязной тряпкой. Он был посиневшим, скукоженным, изможденным, а кровь у него изо лба текла молодая, свежая, яркая. Ворона, наступив на голову мертвому голубю, ела мозги длинным клювом, напоминавшим пинцет. По всему пути до следующего некрополя тянулась православная ярмарка. Частично это была обыкновенная ярмарка с медом, с конфетами, но среди торговок с мокрыми животами были втиснуты и попы, и один из них едва не хватал каждого за руку со словами: «Прикладываемся к иконе Спаса Нерукотворного! Для исцеления души и тела!» «Исцеление души и тела» произносил он приторным ласковым голосом, а икона была мрачная, тусклая, Спас, напоминавший тут молодого Буковски, глядел исподлобья на всех желавших протиснуться в рай по льготе. Лежали груды ладанок и распятий, стояли бочонки с целебными чаями и травяными сборами, казаки продавали нагайки, старушки — соленья и пирожки. Стоял покинутый продавцом прилавок с тоненькими брошюрами о чипизации и других проделках масонов, от которых нам нет и не будет спасения.

Меня так измотал проход через эти ряды, что сил на изучение соседнего Никольского кладбища почти не осталось. Хотя именно на этом неухоженном ветхом кладбище, где старые захоронения смешались с новыми, шансы найти могилу были достаточно высоки.

Если бы я изучал это кладбище летом, если б гулял по нему из праздного любопытства, то мог бы воспеть его открытые нараспашку склепы, в которых пахнет костром, пикником, вином, деревенской жизнью. Черный, затянутый тиной пруд, в котором, как бесноватая, прыгает одинокая рыба, студенты рисуют пейзажи, пожилая монахиня поливает цветы на могиле иерея, а рядом с ним лежит декадентская поэтесса Мирра Лохвицкая. Воспел бы и другие причудливые соседства — к примеру, соседство Анатолия Собчака со Львом Гумилевым, сказал бы, что здесь воняет, цветет, репейник цепляется, крапива жалится, осы кусаются, как умирающие от жажды собаки лакают кровь комары. Что здесь так приятно пить алкоголь на пруду и прятаться от палящего солнца в пустом и просторном склепе.

Но я изучал Никольское кладбище зимой, и вся эта цветуще-гниющая жизнь лежала под слоем неподвижного чистого снега, который сыпал и сыпал, медленный, липкий, тяжелый. И я шел, еле переставляя ноги, внимательно вглядываясь в надгробия, и сердце всякий раз останавливалось, стоило увидеть чернеющий обелиск, и поводы для остановки сердца возникали почти ежесекундно, так что проще было бы ему совсем замереть на какое-то время. Пейзаж был мучительно однообразным, двухцветным, строгие, без примесей, черный и белый цвета. Еще кое-где вылезали из снега костлявые лапы веток, цветочные веники, бутылки из-под воды и вина, доски — не пошедший в оборот материал для гробов и крестов.

Дав себе отдохнуть десять минут, я без малейшей охоты поплелся к метро, чтобы встретиться с Женей. Теперь мне уже казалось, что уверенность, посетившая меня в Комарово, была обманом чувств. Одним из тех наваждений, которые овладевают местными жителями, рождая у них в голове самые экзотические идеи, и причина тут в самом воздухе, в этой густой тишине, поглощающей всякие звуки.

Женя стоял на пересечении двух оживленных улиц, у дверей магазина церковной утвари «Софрино». Посетители, проходя, подвигали его, а он не замечал и снова становился у входа. Он чесался сильнее обычного, вертел лицом, как кот, на которого прыснули из распылителя.

Мы прошлись по Синопской набережной, через Таврический сад вышли к Кирочной и прошли ее целиком, остановившись на набережной Фонтанки, где наблюдали людей, таскавшихся по желтоватому льду без всякого страха. Вернулись и перешли через Литейный мост, соединяющий царственность центра с мрачным, на большого любителя, очарованием Выборгской стороны. Все это время нас поливало зимнее солнце, а Женя, перескакивая с одной на другую тему, беспорядочно говорил.