Антон Секисов - Бог тревоги

Отец посмотрел на меня таким взглядом, которого прежде я не знавал — брезгливым и безразличным. Так следовало смотреть на вокзального попрошайку, требующего подать слепому, хотя десятью минутами раньше ты видел его, с большим интересом читавшего детектив в зале для ожидания.

Я долго раздумывал, почему именно этот, не такой уж особенный, случай так изменил и мою, и его жизнь. Почему одним этим словом, словом «никто», были уничтожены наши отношения отца и сына. В конце концов, мне было только шесть лет, я не хотел неприятностей, и я не скрывал преступления Третьего рейха, а только пытался прикрыть маму.

Потом мы оба сделали пару попыток это хоть как-нибудь изменить, но наши отношения были охлаждены до таких низких температур, при которых никакая органическая жизнь невозможна. Я снова и снова возвращался к этому эпизоду, казавшемуся малозначительным, и все чаще думал, что тогда, наверное, и выбрал свою судьбу. Выбрал путь компромисса и тихой подлости, путь полного безразличия ко всему, путь не человека, а насекомого.

А потом случился еще один эпизод, в котором фигурировало печенье. Пробравшись за ним среди ночи на кухню, я застал мать, сидевшую за столом. Она говорила по громкой связи с мужчиной, у которого был замедленный и скрипучий голос. Он сообщал ей, что машина, в которой ехал отец, попала в чудовищную аварию, погибли все, и погибли мгновенно, так что, мне это ужасно нелегко говорить, Мариночка, уф, даже и как сказать не знаю, ведь твой сын был с ним, и он тоже, само собой, погиб, извини за это «само собой», как-то странно прозвучало в этом контексте, но да, погибли все, и поскольку твой сын был там, то и он погиб, — к сожалению, именно так получается.

Выслушав все это очень внимательно и помолчав, мама сказала, что ее сын стоит прямо перед ней, и что, наверное, этот скрипучий мужик его с кем-то спутал. Ее голос звучал уверенно и даже сонно, но вот когда она подняла на меня глаза, я увидел растерянность и сомнение.

Я вышел из кухни, еле переставляя ноги, я шел навстречу зеркалу, в котором не видел лица, а только костлявое туловище подростка-акселерата. И всего на пару секунд, но мной овладело полное ощущение — я был с отцом, и да, я погиб. Спасибо, что нашлись неравнодушные люди, которые изыскали возможность оповестить меня об этом. А то бог знает сколько еще я пробыл бы в этом трагическом и нелепом неведении.

Отец в самом деле позвал меня тогда в турпоход, и это могло стать началом оттепели. А поехать с ним помешала какая-то мелкая причина, которую я уже в день аварии позабыл.

Но тот вывих реальности был мгновенным, а этот, со снимком могилы и статьей, протянулся во времени и продолжал тянуться изо дня в день невыносимо рутинно.

Я взял у Лиды чистый блокнот с логотипом зубной клиники и долго сидел, разглядывая обложку. Веселый отряд зубов в костюмах бойскаутов шагал на обещавшую быть очень веселой прогулку. Оставалось только догадываться, какой пугающий символизм скрывался за этой картинкой — цинга, сифилис, сахарный диабет и другие болезни и ситуации, включая обыкновенную старость. В этом блокноте я составил план посещения петербургских кладбищ. Было ясно, что мне нужны только те, что основаны до революции — таких среди сохранившихся я насчитал тринадцать штук. К ним можно было прибавить и кладбища из Ленобласти, но я все же решил их не брать — в «Википедии» было ясно указано место смерти, и место захоронения должно было ему соответствовать. Я начертил карту, составил график посещения — по одному кладбищу через день. Я бы объездил их все за пару-тройку дней, но все же нельзя было совсем бросить Лиду с детьми. Нужно было появиться в редакции после фиаско с похотливым пенсионером и, выдержав поток шуточек и поучений, получить второе задание.

Само собой, я действовал конспиративно: вряд ли Лида отнеслась бы с должными чуткостью и пониманием к тому, что вместо всех генеральных уборок, походов по магазинам и прогулок с детьми я ищу собственную могилу.

Я решил, что просто сошлюсь на необходимость время от времени оставаться наедине с собой. Вполне естественное желание для многолетнего затворника, который сменил келью на парк развлечений для гиперактивных детей. И в этом парке ему отведена роль боксерской груши. Все равно дома от меня было мало толку — большую часть времени я бесцельно болтался посреди комнаты, как водоросль в аквариуме, которую от скуки трепали две маленькие пираньи.