Антон Секисов - Бог тревоги

Я заглянул в «Пятерочку», прошел насквозь привычно пустую, и в тот день пустую особенно, улицу Комсомола, повернул ключ в двери, машинально поставив ногу в проход, чтобы в него не выбежал алчущий и одновременно страшащийся свободы Марсель. И тогда до меня наконец дошло: все дело в рассказе «Шина». Я не вспомнил, что случилось с главным героем и отчимом в самом конце потому, что так и бросил этот рассказ, не дописав, это был черновик, который я нигде не публиковал и никому не пересылал. О его существовании подозревал только мой древний макбук и приложение Pages .

Когда я был младшеклассником, мать принесла домой бутылку воды, «заряженную» у бабки-колдуньи. Колдунья «зарядила» ее специально для мамы — в соответствии, наверное, с гороскопом, линией жизни на руке, узором родинок на спине, чем-то еще подобным. И я выпил ее тайком из чистого любопытства, а среди ночи проснулся из-за того, что эта вода, вспениваясь, текла у меня изо рта и носа. Я спал на спине, и никаких ощущений, обычно сопровождающих исход изо рта жидких, твердых или, чаще всего, промежуточной консистенции веществ, не было. Мать же без всяких странных последствий выпила всю бутылку.

Никакого продолжения и никаких объяснений этому случаю ни от матери, ни от реальности не последовало. Он так и остался странным вывихом бытия, и вывихнутое было без всяких последствий вправлено на свое место. Похожее чувство я испытал, когда увидел вставную новеллу «Зубы гоя» в картине «Серьезный человек» братьев Коэнов. А происходит там следующее.

Дантист Зусман, ковыряясь в зубах пациента-гоя, вдруг замечает на обратной стороне зубов надпись на иврите — «Помоги». Зусман думает, что это адресованное лично ему послание Бога. Зусман теряет аппетит. Он перебирает слепки зубов других пациентов. Пока жена спит, осматривает и ее зубы. Ничего. По каббале он находит числовые эквиваленты буквам, составляющим это послание. Получается телефон. Он звонит. Ему отвечает продавец магазина. Он приезжает туда. Обычный продуктовый. Что все это значит? Он должен выяснить, иначе никогда не уснет. И вот он идет к раввину. Кому я должен помочь, гою? Богу? Всем людям на земле? Есть ли ответ в Каббале, Торе? И есть ли вопрос? Ребе разводит руками: «Нам не дано знать все». Что стало с Зусманом? «Какое-то время продолжал искать послания, а потом перестал». А что стало с гоем? «С гоем? Какая разница!»

Трудно сказать, в чем смысл этой новеллы. Просто случился прорыв чудесного в нашу жизнь. Нам показали хвостик инобытия, но зачем нам его показали? Ответа нет и не будет.

Хотелось надеяться, что этот случай с моим придурковатым поклонником так и останется таким же нелепым, ни к чему не пригодным фрагментом непознаваемого, что не протащит он за собой, подобно хвосту кометы, череду таких же, еще менее познаваемых и объяснимых событий, от вторжения которых трещина в так называемом реальном мире превратится в гигантскую черную дыру, если продолжать ряд метафор из астрономической сферы.

Остаток вечера я провел, неподвижно сидя за столом, включая и выключая настольную лампу. Возможно, такое поведение могло вызвать обеспокоенность у моих наблюдателей из дома напротив — обеспокоенность за мое душевное здоровье в первую очередь. Но в этом отношении соседи могли не волноваться, а вот что касалось физического здоровья, тут полной уверенности не было. Что-то потягивало в пояснице, образовалась странная тяжесть в боку, и я подумал: все-таки тридцать лет не шутка, пора задуматься о состоянии позвоночника и, может быть, даже сходить на массаж с элементами проповеди к Валере Айрапетяну.

Я начал постепенно укореняться здесь, на Выборгской стороне, находить привлекательность в этом грубом пейзаже, который каждым ущербным кирпичиком выл о своей тоске. Оказалось, что двухэтажная пристройка с маленькими пыльными окнами, мимо которой я ежедневно ходил с продукцией из «Пятерочки» в рюкзаке, была больницей, где умер от голода Даниил Хармс. Черный квадратик морга, в котором всегда приоткрыта дверь, был местом работы поэта Бродского.

Сутулые грязные люди в окнах круглосуточного кафе «Шаверма» были не просто рабочими, а рабочими с родословной, потомками самых первых русских рабочих петровских времен. Рабочих, толпой наводнивших центр в 1917 году, древних рабочих, ненавидевших меня, волосатого разночинца, древней ненавистью. Даже кожа моя огрубела, начала привыкать к воде, а желудок — к местной пластмассовой пище.