Жан-Мари Леклезио - Африканец

Все это так далеко и так близко. Тонкая, не толще зеркала, стена разделяет два мира – сегодняшний и вчерашний. Нет, я говорю не о ностальгии. Это скорбное и тягостное чувство никогда не давало мне удовлетворения. Я говорю о вещах и об ощущениях самой логичной части моего существования.

Что-то мне было дано, а что-то отнято. Вот, например, что определенно отсутствовало в моем детстве: мне не было дано иметь отца, не было дано расти рядом с ним в сладости семейного очага. Я просто знаю, что этого не было, без сожалений или чрезмерных иллюзий. Такого семейного очага, где мужчина изо дня в день наблюдает за игрой света и тени на лице любимой женщины и внимательным взглядом отслеживает малейшее изменение в состоянии своего ребенка. Все то, что никогда не отразит ни один портрет, не сможет схватить ни одна фотография.

Но зато я прекрасно помню, что́ получил, когда впервые приехал в Африку: настолько мощную, полную свободу, что она сжигала, опьяняла меня, и я наслаждался ею до изнеможения.

Мне не хочется говорить о притягательности экзотики: детям этот порок абсолютно чужд. Не потому, что их взгляд проходит сквозь существа и предметы, а именно потому, что дети видят только их: дерево, ямку в земле, колонну муравьев-«строителей», шумную стайку ребятишек, ищущих, во что бы поиграть, старика с погасшим взглядом, протягивающего бесплотную руку, улицу африканской деревни в рыночный день. Для детей они – все улицы всех деревень, все старики, все дети на свете, все деревья и все муравьи мира. Бесценное сокровище такого восприятия все еще живо в моей душе, оно неискоренимо. Так что это не просто воспоминания, а нечто большее, что зиждется на очевидности.

Не будь у меня этого «плотского» знания Африки, не получи я этого наследия жизни еще до рождения, кем бы я стал?

Сегодня я живу, путешествую, сам основал семью, пустил корни в других местах. И все же каждое прожитое мгновение пронизано, словно эфирной субстанцией, проходящей сквозь реальность, моим прошлым, годами жизни в Огодже. Временами это полузабытое существование, подобно приступам, целиком поглощает и оглушает меня. И речь идет не только о детской памяти, необычайно точно передающей оттенки чувств, запахи, вкусы, объемы и пустоты, ощущение текущего времени.

Фот. 16 . Река Нсоб, страна нсунгли

Только теперь, когда я пишу все это, я начинаю понимать, что память эта – не только моя.

Это память времени, предшествовавшего моему рождению, когда отец и мама вместе путешествовали по высокогорным тропам западных королевств Камеруна.

Память о надеждах и тревогах отца, его одиночестве, его отчаянии в Огодже. Память о счастливых мгновениях, когда отца и маму связывала любовь, которую они считали вечной.

Когда они бродили по дорогам свободы, и названия мест, которые им довелось посетить, запомнились мне как имена родственников: Бали, Нком, Баменда, Бансо, Нконгсамба, Реви, Кваджа. Навеки остались в памяти и названия стран народов мбембе, кака, нсунгли, бум, фунгом, и высокогорье между деревнями Лассим и Нгонзин, по которому медленно брело стадо коров с рогами-полумесяцами, подпирающими мглистые облака.

Возможно, в конечном счете моя давняя мечта мне и не изменила. Раз уж по воле судьбы мой отец стал Африканцем, то и я имел полное право мечтать об африканской матери, которая поцеловала и впервые накормила меня в тот далекий момент зачатия, когда я действительно появился на свет.

Декабрь 2003-го – январь 2004 г.