Жан-Мари Леклезио: Африканец

Чудовищные эти снимки были опубликованы в газетах и журналах по всему свету. Впервые страна, где я провел самую памятную часть моего детства, была продемонстрирована миру, но только потому, что умирала. Отец, тоже видевший фотографии, мог ли он это принять? В семьдесят два года человек способен только смотреть и молчать. Может, еще плакать.

В том же году, когда произошло окончательное разрушение страны, в которой он жил, отцу было отказано еще и в британском гражданстве по причине обретения Маврикием независимости. С этого момента он перестал думать об отъезде. Раньше он строил планы вновь перебраться в Африку, но не в Камерун, а в южноафриканский Дурбан, чтобы быть поближе к своим братьям и сестрам, оставшимся на родном Маврикии. Затем решил, что поселится на Багамах, купит участок на Элеутере и построит там себе жилище. Он подолгу мечтал, сидя перед картами и подыскивая себе другое местечко, – не из тех, что знал раньше и где ему приходилось страдать, а совсем новый уголок земли, где он начал бы жизнь с нуля, как на необитаемом острове. После резни в Биафре он мечтать перестал. С той поры отец погрузился в упрямое молчание, не покидавшее его до самой смерти. Похоже, он совершенно забыл, что когда-то был врачом и вел полную приключений героическую жизнь. Когда однажды из-за осложнения после гриппа его ненадолго госпитализировали для переливания крови, я с трудом добился от персонала, чтобы отцу самому показали результаты анализов. «Зачем они вам? – спросила медсестра. – Вы что, врач?» Я ответил, что нет, не врач, но сам пациент – медик. Сестра отнесла ему результаты. «Почему же вы не сказали, что доктор?» Отец ответил: «Потому что вы меня не спрашивали». Мне кажется, это произошло не столько по причине скромности, сколько от желания полностью идентифицировать себя с больными, с теми, кого он когда-то лечил и на кого стал походить к концу жизни.

Фот. 15. Баменда

Мне постоянно хочется возвращаться мыслью к Африке и детским воспоминаниям. К истокам моих чувств и представлений. Мир меняется, правда, и тот, кто стоял посреди высокотравья полей, кого овевало теплое дыхание ветра, приносящего аромат саванн и неумолчный лесной гомон, кто ощущал на губах влагу неба и облаков, тот теперь настолько далек от меня, что никакие рассказы и поездки не в силах меня к нему приблизить.

Порой во время бесцельных прогулок по городу мне случается пройти мимо двери недостроенного здания, откуда вдруг пахнет на меня холодным, свежим, только что положенным цементом. Тогда я мысленно переношусь в «дорожную хижину» на пути в Абакалики или захожу в темноватый куб моей комнаты, где за дверью меня часто поджидала большая голубая ящерица, которую наша кошка задушила и принесла мне в знак расположения. Или в момент, меньше всего мною ожидаемый, внезапно настигает меня терпкий запах мокрой земли нашего сада в Огодже, когда на крышу дома обрушивается ветер, покрывая рябью ручейки цвета крови, бегущие по растрескавшейся земле. И даже сквозь раздраженный гул скопившихся в уличной пробке автомобилей доносится до меня нежная, терзающая душу мелодия реки Айя.

Часто я слышу голоса детей, они кричат, окликают меня по имени. Дети подходят к ограде дома у входа в сад: в руках у них камешки и бараньи бабки, они зовут меня играть или ловить ужей. А во второй половине дня, после устного счета с мамой, я устраиваюсь на цементном настиле веранды под жаровней добела раскаленного неба, чтобы мастерить глиняных богов, а потом обжигать их на солнце. Я помню каждого, помню их имена, воздетые вверх руки, маски. Аласи, бог грома, Нгу, Айк-Ифит – богиня-мать, лукавый Агву. Но их гораздо больше, каждый день я придумываю новое имя; они – мои ши, духи, меня оберегающие, заступники мои перед Богом.

Вскоре я увижу, как по сумеречному небу словно пробежит лихорадочная дрожь и меж серыми, с огненной каймой, хлопьями облаков безгласно замелькают молнии. А когда совсем стемнеет, я начну прислушиваться к подступающему громовому раскату, вот он – ближе и ближе, я чувствую приближение мощной волны, от которой скоро затрясется гамак и погаснет пламя лампы. Я слышу мамин голос, отсчитывающий секунды, которые отделяют нас от удара грома – последствия вспыхнувшей где-то молнии: расстояние мама вычисляет, исходя из скорости звука в воздухе, которая равна тремстам тридцати трем метрам в секунду. Наконец накатывает шквалистый ветер с ледяным дождем, вскоре он уже на кронах деревьев, и мне слышно, как стонет и потрескивает каждая ветка; воздух в комнате наполняется пылью, которую вздымает водяная лавина, шумно ударяясь о землю.