Николай Драганов - Пшеничные колосья

— Я так утопну, — сказал он, выбираясь на берег и отплевываясь.

— За эту шапку тебя пришибить мало, — сказал Пандо, ощупывая дно под свешивающимся бурьяном.

— Ну уж, — обиделся отец председателя. — Уж прямо-таки. Да чтоб тебе вместе с шапкой пусто было! Вот пойду в среду на базар и другую тебе куплю…

— Мне эта нужна, — огрызнулся Пандо.

Отец председателя был полным человеком и очень смешно наклонялся, засовывая руки по локти в воду. Хоть бы ему повезло найти шапку сторожа! Когда он нагибался, рубашка задиралась ему на спину. Мужчины, женщины, дети глядели, смеясь: «Выпили, наверное, вот и нашли место протрезвиться… А может, рыбку ловят. И как только не стыдно, ведь пожилые люди!»

Золотой месяц, как большая летучая мышь, повисшая на ветвях низкой лохматой ивы, притаился меж листьями. И как только мужики выходили на мелководье, он золотым перышком поднимал листья, направлял на них несколько лучей и смеялся, смеялся, да так, что сам зарумянился.

На следующий день сторожа Пандо уволили, как перестаравшегося при исполнении служебных обязанностей.

Перевод И. Пиряновой.

Я уже много лет живу в городе, но мне все кажется, что, когда настанет время расставаться с этим миром, помру я крестьянином. Какая-то неведомая сила тянет меня в село. В родное село.

В один прекрасный вечер я сел на поезд и рано поутру уже был дома. Отец как раз подметал двор перед крыльцом, усыпанный облетевшим яблоневым цветом. Увидев меня, он выпрямился, оперся на метлу и промолвил: «Ба! Сынок приехал!» Мне не сиделось дома. Как только над окрестными горами сверкнуло солнце, я подался со двора. Отец, постаревший, весь седой, подо шел к изгороди и спросил: «На Донкину поляну пойдешь?» Он еще не забыл, какие места я больше всего любил в детстве, когда пас буйволиц.

Не знаю, сколько лет живут кусты шиповника, но на Донкиной поляне есть куст, который я помню с малых лет. Раз я спросил дядю Хинко, сына Вылиной Гацы, с какого времени он знает этот куст. Тот ответил, что с тех пор, как знает себя. Это означает — с малолетства, когда был босоногим сорванцом. Куст тот растет на небольшой горке. Он не бог знает как велик. В нескольких шагах от него стоит груша. У нее шаровидная крона и ветки такие густые, что свет с трудом проникает в глубь ее листвы. Там царят вечная тишина, сумрак и прохлада. И дремлет ветерок. Жарким летом, в полдень, когда все живое изнемогает от зноя, он бывало проснется, чуть заметно колыхнет поникшие листья. Они отзовутся тихим шепотом и смолкнут. И вновь тихонько зашелестят, чтобы тут же притихнуть. Такое повторяется до тех пор, пока по спине у тебя не забегают мурашки. Тебе вдруг начинает казаться, будто ты слышишь шепот давно минувших эпох. На груше было птичье гнездо. Не знаю, приходилось ли кому-нибудь видеть, как оттуда вылетает птица, гнездо было старое, насквозь прогнившее, еле держалось.

Шиповник и груша в наших краях цветут в конце апреля — начале мая. Вот когда надо на них смотреть! Невольно забываешь, сколько тебе лет. Ослепительная нежная белизна, которую излучают их цветы, заполоняет душу, от запаха фиалок, чемерицы, свежих виноградных листьев — к Донкиной поляне с трех сторон подступают виноградники — кружится голова.

Не успел я ступить на Донкину поляну, как мне показалось, будто она узнала меня. Местами на ней, как и раньше, виднелись следы бурных потоков, что мчались с гор после проливных дождей. В эти ранние часы она вся тонула в сверкании росы… Ноги сами понесли меня через притихшую, безмолвную, овеянную прохладой лужайку. Я что-то искал. Что? Сам не знаю. Может, следы босых ног лесных фей — самодив, которые по ночам здесь водят хороводы, поют любовные песни, рассказывают сказки про усатых чернявых чабанов, обутых в царвули и белые онучи. А потом, испуганные белыми птицами рассвета, улетают за тридевять земель, чтобы опять вернуться с наступлением ночи, когда взойдет полный месяц. Исходив Донкину поляну вдоль и поперек, я уселся под кустом шиповника. Его белые цветы напоминали бабочек. Дотронешься до них — и на пальцах остается мелкая светлая пыльца. Старая ветка, будто рука доброго знакомого, легла мне на плечо. Груша, окутанная белой фатой, невнятно нашептывала мне какие-то приветные слова. Грибной дождик прыснул с неба, застучал по траве. Трава зашевелилась. Два дня тому назад прошел первый теплый дождь. Я откинулся назад, оперся руками о землю и вдохнул полной грудью. Внезапно веселый гул разорвал омытую дождиком тишину, спугнул птиц, что еще дремали в своих гнездах. Где-то поблизости урчал трактор. Я прислушался. Видно, он был не один. Где это пашут? Ну, конечно же, на Нижнем селище. Там низина и туман еще не рассеялся. Он может задержаться там до самого полдня. Клубится, точно белое облако. Белое-белое. Случалось, после дождя туман скрывал из глаз ручей, что бежал с Попова луга, окутывал и Пладнище, и чуть не половину Сандовых нив. Я вгляделся, стараясь увидеть тракторы, да где там!..