Николай Драганов - Пшеничные колосья

Они подошли к Бешкельскому мосту. Пандо, вдруг понявший, что его обманули, что напрасно его пекло солнце у ворот Муцы, что напрасно пострадал от удара железными вилами, заскрипел зубами, вскинул ружье и упер дуло во вздутый голый живот Минко. Тот моментально оцепенел, ибо знал, что у Пандо не все дома, что он шутить не станет, а вот влепит в него горячий кусок свинца, а потом иди, разбирайся. До боли притиснутый дулом. Минко попятился, не смея вымолвить ни слова. А Пандо неотступно шел за ним и повторял одно и то же, будто умом тронулся:

— Ты… мать твою… ты…

Мост был без перил, и отец председателя, со страху лишившийся дара речи, продолжал пятиться, не сводя глаз с курка. Почувствовав вдруг, что под ногами исчезла опора, он попытался что-то крикнуть, но ему не хватило времени. Взметнулись беспомощно руки, и его крупное, потное тело шлепнулось в речку. Вмиг улетучилась у Пандо вся досада, злоба и ненависть. Он ринулся к берегу и, оставив ружье на полянке, заросшей гусиным луком, бросился в воду. Сделал несколько шагов к середине. Как раз в этот момент из мутной воды показался Минко, весь в тине и перьях. Пандо схватил его за уши, и немало пришлось ему потрудиться, пока он вытащил его на берег и швырнул на траву. Панде хлопотал вокруг потерпевшего, как мог: несколько раз делал ему искусственное дыхание, поворачивал то на живот, то на спину, растирал. Наконец тот сел, глубоко вздохнул, словно возвращаясь с того света, и внезапно затрясся, будто в лихорадке. Дрожа от озноба, он спросил:

— Два раза… пальнул… в меня?

— Я? — вытаращил глаза Пандо.

— Очень… у меня… брюхо… жжет…

— Не стрельнул ни разу.

— Тогда… чего же… так жжет?

Пандо пожал плечами и надавил ему пальцами на живот, чтобы выяснить, есть ли ушибы. Потом сказал:

— Покурим?

— Мои раскисли.

— Бери мои, — сказал Пандо.

— Так ты, наверное, легкий куришь, а я — крепкий, — отец председателя чихнул.

— Будь здоров! — кивнул Пандо. — Все равно подействует… Выкури одну.

— Ну ладно, давай!

Они сели по-турецки друг против друга и закурили. Дым от сигарет — тоненький и синий — вился колечками, поднимаясь к летнему небу, которое спокойно и ласково глядело на них с доброжелательной улыбкой.

— Ну, ты и дуб, — совсем беззлобно произнес Минко и тяжело вздохнул.

— Охраняю доверенное мне имущество. — ответил Пандо и потрогал рубашку. — Считай, высохла. Пока стемнеет, и штаны высохнут.

— И так ладно… Пускай холодит… Вот так денек у меня сегодня!

— Ну и жуки же вы — и ты, бай Минко, и бай Стоян Муца, и… Раз не ваше личное, готовы вместе с листьями с дерева содрать. Как говорится, вам бы с Муцей пример подавать, а вы…

— Твоя правда, ничего не скажешь, — без всяких уверток согласился отец председателя. — Но ведь сам знаешь: глаза завидущие, руки загребущие. Да и к чужому лапа сама так и тянется. Как медведь на мед налетаешь…

Рабочий день уходил, угасал. Вода в речке из золотистой становилась красно-фиолетовой.

— Пошли по домам, что ли? — сказал отец председателя и швырнул окурок в речку. Течение подхватило его, завертело, и он исчез где-то ниже.

— Можно, — согласился Пандо, положив ружье на колени, и примирительно добавил: — Ты тоже, того, извини за денечек… И у меня сегодня был не лучше…

Они поднялись, размялись и, успокоенные и ободренные, направились по тропинке к дороге. Ступив на дорогу, отец председателя остановился, снял со спины торбу, которую не выпустил из рук, даже падая в речку, и спросил:

— Пандо, ты в шапке был или без шапки?

— В шапке, — сторож встал, как вкопанный, и провел ладонью по лбу, там, где виднелся седоватый чубчик.

— Где ж ты ее оставил?

Вместо ответа Пандо стремглав бросился туда, где они сидели. Шапки не было. Ужасная мысль пронзила его — наверняка шапка упала в речку. А теперь? Что он без шапки? Ведь он не какой-нибудь учителишка, чтобы ходить с непокрытой головой. Ни у кого больше не было такой остроконечной шапки. Ему стало жарко. Уже темнело, по мосту тарахтели телеги, с воем неслись грузовики. Люди возвращались с поля.

— Ну что, нашел? — поинтересовался отец председателя.

Пандо молча перекинул ружье через плечо и зашагал по берегу. Дошел аж до мостика под воротами у Ганю Рачоля, внимательно вглядываясь в корневища ив. Вернулся мрачнее тучи.

— Ничего нет?

— Скидай штаны! — пробурчал Пандо.

— А? — приблизился отец председателя.

Как только он увидел, что Пандо снова положил ружье в траву и снял брюки, ему стало ясно, что от него требуется. И он больше ни слова не сказал. Оба были без исподнего. Они не носили его и зимой. Оставшись в одних рубахах, они спустились к речке и одновременно забултыхались в ней, как жабы, перепуганные тенью аиста. Минко поскользнулся на каком-то камне, потерял равновесие и второй раз за этот день выкупался.