Мона Авад - Зайка

– То есть я вполне мог бы уже быть мертвым, – заканчивает свой рассказ Иона.

Фоско и Шелковатый мрачно переглядываются.

– А что бы с тобой было, Саманта? – спрашивает Шелковатый, поворачиваясь ко мне.

У него прямо на лице написано, как он надеется услышать и от меня какую-нибудь жуть. Полагаю, можно его порадовать и рассказать, что мой отец работает на подпольный цирк уродов. И что до поступления в Уоррен я была гвоздем программы из-за своего роста. И что, если бы я вернулась домой на Рождество, сейчас сидела бы в шатре под тоннелем, ведущим в Юту, где отец принуждал бы меня репетировать выступление и есть стекло. Или сверчков. Вы удивитесь, насколько они похожи по вкусу на листья салата!

Или я могла бы сказать, что тоже уже была бы мертва. Наверное. Да нет, точно. По крайней мере, серьезно покалечилась бы. Меня убило бы одиночество. Мое безжизненное тело свисало бы с поломанного светильника до тех пор, пока его вонь не привлекла бы внимание извращенца, живущего по соседству. Но спасибо вам, добрые люди, что пригласили меня, и вместо всего этого я могу сидеть в вашей гостиной, в окружении ароматов горящих веток лаванды и какофонии, которая хуже любой неловкой тишины. Благодаря вам я спаслась и переродилась. Я представляю, как валюсь перед ними на колени, цепляясь за штаны Шелковатого, надо признать, страшно безвкусные.

Но вместо всего этого я говорю:

– Я бы, наверное, писала.

– Весьма самоотверженно, – оценивает Шелковатый.

– Да, очень, – говорит Фоско.

Я делаю еще один крупный глоток вина. Нет, я и правда пью слишком быстро. Словно невидимая рука справа от меня, подливает мне еще и еще. Как в сказке.

– Как прошел ваш семестр?

Они спрашивают явно не ради развернутого рассказа, а просто чтобы разговор поддержать, но Иона принимает его всерьез.

– Мой семестр? Вообще хорошо. В смысле, довольно неплохо. Я набрал кучу разных занятий, непрофильных даже, мне и посещать их было не нужно, но я решил, что все равно похожу, в смысле я же в Уоррене. Надо брать как можно больше, прямо сколько вот дают, столько и учи. Да и занятия эти типа интересные все были, а я решить не мог, что брать, ну вот и решил просто ходить на все.

– Это весьма амбициозно, Иона.

– Да, но вообще-то тупо. Занятия-то сложные оказались, ну типа математики там или робомеханики. Очень серьезная нагрузка у них там на факультете. Все жутко умные. Я какое-то время думал, что вообще об стену скоро убьюсь или вроде того.

– Как мило, – говорит Фоско, пополняя нам всем бокалы. – Конечно, если бы это встало на пути твоего творчества, это была бы настоящая катастрофа…

– Да нет, я все еще пишу. Наверное, даже слишком много.

– Слишком много? Иона, но ведь это прекрасно.

– Не знаю. Мне кажется, я и правда перебарщиваю.

– Напомни-ка, над чем ты сейчас работаешь?

Как будто она помнила вообще, но подзабыла кое-какие подробности.

– Это длинная поэма про Аляску. Я думал уместить страницы на две, но получилось уже девяносто. Я просто пишу и пишу, так что, наверное, да, это неплохо, но уже немного пугает, потому что я не могу остановиться.

– Ну, что поделать, когда вдохновение захлестывает и музы требуют…

– Может и так, но я реально не могу остановиться. Я так могу целую вечность писать. И мне, правда, уже немного страшновато.

– Как это прекрасно! Саманта, а что ты думаешь про Мастерские в этом семестре?

– Мастерские?

Перед моим внутренним взором возникает молодой Том Круз времен «Лучшего стрелка». С отвисшей заячьей губой. А затем его прекрасная голова взрывается. Град из костяных осколков, брызги крови, мерзкие творожные сгустки мозгов. Благодаря волшебным «Тик Такам» мне плевать, что все это летит прямо на меня, я даже не закрываюсь. Пока на мои укрытые платьем с котятами колени не падает его глазное яблоко, сине-зеленое, прямо как море в моих мечтах. И не смотрит прямо на меня, мерцая, как кошачий глаз. После у меня началась такая истерика, что ее даже «Тик Таки» не одолели, так что Кексик увела меня в свою гардеробную, чтобы я немного успокоилась. Вот, смотри, Зайка. Там я ходила и разглядывала ее платья-колокольчики, висящие ровными рядами, прямо как фашисты, организованные по цвету так, чтобы получилась радуга.

– Все отлично, – говорю я. – Невероятные получились Мастерские. Я очень рада, что поступила сюда.

Но слова «невероятные» для нее явно недостаточно. Она хочет того, что мы с Авой называем травмоедством. Ну же, скажи мне еще что-нибудь приятное, от души, сука ты драная. Не заставляй меня сожалеть, что я по доброте душевной подобрала тебя в том супермаркете.