Мона Авад - Зайка

Поэты, понятное дело, боготворят его. Мы с ним почти никогда не пересекались, если не считать парочки незначительных бесед, состоявшихся между нами на разных приемах. Здравствуйте, Саша. Как ваши дела, Сара? Я никогда его не поправляю.

Они сидят по другую сторону кофейного столика, на котором громоздятся розовые шары из цветов и подносы с канапе, которые они без конца протягивают нам – «Хотите канапе? Не хотите канапе? Ты уже попробовала канапе, Саманта?»

– Да, просто объедение, спасибо.

Объедение? Ты серьезно?

– Может, еще одно?

– Нет, я пока что сыта, спасибо, – и делаю еще один крупный глоток из бокала под пристальным взглядом Персефоны.

– А я возьму парочку, – говорит Иона.

– Вот и возьмите два, Иона. А лучше три, прежде чем все расхватают. Налетят и крошки не останется!

Шелковатый кивает. Персефона насмешливо фыркает. Судя по тому, как громко она возится в своем кресле, устраиваясь то так, то эдак, – мы ее здорово раздражаем. Иона ничего не замечает.

– Спасибо. Это просто вкуснятина. Я бы и целую сотню съел!

– Ох, мне так приятно!

Мы все наблюдаем за тем, как он довольно жует. Проглатывает. Снова жует. Если бы можно было наблюдать и за тем, как он их переваривает, мы с радостью занялись бы и этим. Фоско снова и снова повторяет, как она рада, что мы пришли. Что все мы здесь, вместе. Что к нам с минуты на минуту придет еще несколько человек. Вот-вот. Но никто не приходит. Вместо этого нас покидает Персефона, невнятно пробурчав что-то насчет того, что она спустится позже – к ужину. Я гляжу в окно на живописную, сказочную улочку. Герцогиня живет буквально через дорогу, вместе со своими золотистыми ретриверами. Ни одна из остальных заек не может позволить себе арендовать здесь жилье, пусть эта улица и называется улицей Дружбы. А все потому, что живут здесь одни засранцы , говорила Ава, всякий раз, когда мы проезжали приветственную вывеску. Я так надеялась, что она позвонит мне сегодня. Но когда телефон зазвонил, это был мой отец. Сначала я не брала трубку, и он звонил и звонил. Я крепилась, готовясь услышать его далекий, надломленным голос и то, о чем он хотел поговорить. Наверное, о том, как празднуют Рождество другие, более счастливые люди. О том, какая там погода и как она отличается от нашей. О жутких ценах. Но только не о маме, о ней мы никогда не говорим. Будь он пьяный, принялся бы описывать мне свою несостоявшуюся курортную базу на побережье Черного моря, которой все равно никогда не будет. Великолепные солевые ванны. Целебные паровые пещеры. А какие там были бы номера, Саманта! Стоит шагнуть внутрь, и ты словно оказываешься во сне! Но при этом чувствовать себя будешь как дома , добавил бы он. Чувствовать себя как дома – это очень важно для курорта.

Но вместо этого, когда я наконец ответила на звонок, он начал рассказывать о том, как я пугалась завывания ветра в большой траве, когда мне было три. Я брал тебя в парк, ты играла, и все было замечательно, но потом налетал ветер, и трава начинала слегка шуршать, понимаешь, о чем я? И когда ты это видела, кричала как оголтелая и бросалась наутек. Вылетала из парка, как пробка из бутылки, и плакала, плакала, плакала. Меня это, Сэм, честно говоря, просто до черта пугало – видеть, как ты несешься вон из шуршащей травы и вопишь вовсю.

Я ничего не ответила. Просто слушала потрескивание в трубке. Слушала, как он дышит. Он уже много раз рассказывал мне эту историю. И заканчивал ее всегда одинаково.

Тогда я немного переживал за тебя, сейчас я уже могу в этом признаться. О том, все ли с тобой хорошо. Мы оба переживали. Но в итоге оказалось, что с тобой все в порядке. Не так ли?

А Иона тем временем рассказывает:

– …в смысле, я хочу сказать, что если бы я не поступил в Уоррен, то сейчас валялся бы где-нибудь в снегу, напившись шнапса или наглотавшись лошадиных транквилизаторов. А может, и то и то, – и улыбается нашим гостеприимным хозяевам.

Как интересно, говорит Фоско. Услышав от Ионы такое признание, она закрывает ладонью область сердца, так, словно оно колотится прямо в ее сиське. Герцогиня тоже часто так делает. Она сейчас в каком-то месте, напоминающем Коста-Рику, постит свои фото в тунике с расклешенными рукавами. На них она точно так же прижимает ладонь к груди, на фоне кровавого заката, вулкана или в зарослях, похожих на зачарованный лес. Когда я обновляла ленту в последний раз, она загрузила фотографию, на которой, закрыв глаза, пылко прижималась щекой к морде белоснежной лошади. Когда я лежала, разбитая лихорадкой, меня посетило жутковатое желание, чтобы вся эта красота каким-то образом прикончила ее. Чтобы лошадь, например, спутала ее голову с аппетитным яблоком. Или чтобы во время езды верхом решила стряхнуть ее с себя, как надоедливого жука.