– Ну, кто…
– Я, – перебивает ее Виктория.
Она встает, снимает крышку с белой коробочки и переворачивает. По столу рассыпаются слова. «А», «И», «Очень», «Это».
«Потому что», «Гигантомания», «Член», «Голубка».
«Поэзия магнетизма».
Я закрываю глаза. Представляю, как он с совершенно серьезным лицом протягивает ей пакет с отлитыми словами. В руках у Виктории всего одна, мятая страничка.
– Итак, это виньетка.
– Боже, как неожиданно, – шепчет мне Кира.
– Что? – поворачивается к ней Виктория. – Ты что-то, мать твою, вякнула? Как всегда, прошептала на ушко, мелкая тварь?
– Я ничего не говорила, скажи ведь, Саманта?
Кира смотрит на меня в поисках подтверждения, состроив маску невиннейшего удивления.
* * *
Порнограф-экспериментатор / мусорщик по имени Худ. И экзистенциальная балерина. То, что происходит между ними в мусорном баке, – это акт уничтожения плоти, воплощенный в поэзии мычания и хрюканья. Который изредка перемежается магнетическими словами. Бедро. Слизь. Бытие.
Закончив читать, Виктория падает на свой стул, прямо как марионетка, у которой подрезали ниточки. Вид у нее такой, словно она только что облевала нас супом и теперь вызывающе смотрит, мол, восхищайтесь или ненавидьте, мне глубоко насрать. Она принимается собирать пазл из слов, рассыпанных по столу, аккуратно и нежно двигая их пальчиками. Я вот-вот заржу, заору или завизжу, и сдерживаться уже нет никаких сил, так что я просто прячу лицо в ладонях.
– Девочки? У кого какие мысли?
– Лгунья, – рычит Кэролайн. – Ты лжешь! Ты просто отвратительно пишешь, сука ты драная! Часы крови? Луна разума? Прости, пожалуйста, что это вообще, блин, значит?!
– Кэролайн! – ужасается Фоско.
– Я не виновата, что ты слишком тупа, чтобы понять, Кэролайн.
– А кто виноват?!
– Могу я сказать? – Кира поднимает руку.
– Да, конечно.
– Всякий раз, когда я читаю «виньетки» Виктории, чувствую себя тупой, потому что с трудом понимаю, что это, зачем и о чем. И начинаю винить себя. Я думаю, Кира, наверное, это слишком крепкий для тебя орешек. Ты наверняка упустила что-то важное. Хотя всякий раз, когда я все это слышала, внутренний голос нашептывал мне: «Это что вообще за хрень, может кто-нибудь объяснить? Это же бессмыслица! Это слабо и нарочито запутанно, и, кроме самой Виктории, никто и никогда этого не поймет!» Надо буквально жить в испорченном, ленивом, претенциозном и раздробленном умишке Виктории, чтобы все это понять. А кто, кроме нас, кроме меня , захочет пойти на это? Ночами напролет распутывать весь этот бредовый шифр ее авторства? Кому вообще захочется это делать? И теперь мне хочется сказать, нет, прокричать: ДА ПРОСТО СКАЖИ, БЛИН, ОБЪЯСНИ ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ, ЧТО ЭТО, СУКА, ЗНАЧИТ И РАССКАЖИ, ЧЕМ ИМЕННО ВЫ С НИМ ЗАНИМАЛИСЬ!
Тишина, которая повисает в Пещере, такая глубокая, что напоминает шум. Белый шум. И в глубине этого шума я слышу смех. Его коварное хихиканье, приглушенное человеческим кулаком с ногтями, выкрашенными во все цвета радуги.
– Что я хочу сказать… – тише продолжает Кира. – Теперь я понимаю. Надо было доверять себе как читателю. Потому что я просто супермегапрофессиональный и внимательный читатель! И я благодарна Виктории за то, что она помогла мне это понять. Дала возможность осознать, насколько я хороша! Так что спасибо тебе за это огромное, Виктория.
Виктория в ответ растягивает губы в широкой улыбке. А под столом широко раздвигает ноги, так, что становятся видны внутренние стороны бедер, усыпанные засосами.
– На здоровье, Кира.
Кира судорожно сглатывает.
– Ненавижу, – шепчет Кэролайн.
Она сидит, смежив веки так, словно ее мучает головная боль. Вот только непонятно, кого именно она ненавидит.
– Согласна, – шепчет Кира, не сводя глаз с синяков на бедрах Виктории.
– А что ты думаешь обо всем этом, Саманта?
Теперь они все смотрят на меня – словно с мольбой. Я думаю о Максе. Вижу, как его огромная тень по очереди падает на каждую из них. Каждый раз эта тень обретает новую форму – вот он садист, а вот хитрый лесной дух, а вот мусорщик. Я так и вижу, как он сидит в их гостиных и спальнях, улыбается каждой из них так, словно он главный герой телешоу «Холостяк», сжимает красную розу пальцами, увенчанными острыми когтями. Ты прямо как эта роза. А затем на меня вдруг накатывает странное осознание, что я трогала их прямо там, знаю, какое на ощупь их нижнее белье, хорошо знаю, из какой оно ткани, знаю все его разрезы и цвет, так же хорошо, как и то, какую музыку они включали перед тем, как заняться сексом. Моя рука заносила лезвие над персиковым пушком кожи Кэролайн, мои зубы вгрызались в бедра Виктории. Я сбрасывала плюшевых пони с их кровати и в порыве страсти опрокидывала тумбочки, сваливала с них стопки книжек, разбивала бутылочки с мелатонином и валиумом, слышала, видела, как из выпавшего ящика валятся и катятся во все стороны разноцветные вибраторы, наконец-то покрывшиеся пылью. А после моя рука выключала лампу в форме единорога. Ветерок, влетавший в приоткрытое окно спальни, охлаждал мою кожу, пока я проигрывала в памяти все те унижения, которым их подвергла, и торжествующая улыбка играла на моих губах.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу