Мона Авад - Зайка

– Теряешься? Но…

– Потому что разве не так мы все оказались там, где мы все сейчас? Процесс коварен и непредсказуем.

Глаза Кэролайн неожиданно наполняются слезами.

– Но мне кажется, это начало чего-то серьезного, – шепчет она, обратив жалобно скривившееся личико к Урсуле, но та уже отвернулась.

– Итак, кто следующий?

На сей раз руки никто не поднимает. Я пристально смотрю в стол, изучая волокна дерева, пытаясь спрятать улыбку, больше похожую на нервный тик. Себя я пытаюсь убедить, что это все нервы, но она ни в какую не желала сходить с моего лица все то время, пока читала Кэролайн, так что я начинаю думать, что это просто истерика. Куда бы я ни пыталась спрятать взгляд, отовсюду на меня смотрят уголки белых коробочек. Страх не дает мне покоя. Пощипывает. Подстрекает. Пс-ст! Совсем неинтересно, Саманта? Он шепчет мне на ухо голосом Макса. Ни капельки не любопытно, что там внутри?

– Давайте я, – говорит Кира, поднимая свои странички с таким видом, словно это список смертников.

И ей уже не терпится зачитать имена.

– Кира, прекрасно, давай.

Я смотрю, как она открывает свою белую коробку. Внутри лежит кукла в бархатном платьице. Стеклянные тигриные глаза смотрят прямо на меня. Вишневые губки сложены в улыбку. Словно она спрашивает меня: Ты довольна собой, Саманта?

– Называется «Девушка и Волк», – говорит Кира. – Это вроде как сказка, но несколько переосмысленная. Я думаю, это начало чего-то…

Со стороны Кэролайн доносится фырканье. Виктория издает губами пердящий звук. Элеанор жмурится так крепко, что ее глаза начинают напоминать два крепко сжаты кулака.

– Шлюха! – шипит Кэролайн, пока Кира читает свой рассказ о прелестной рыжеволосой и немой девушке, чей нежный дух долгое время душили злые сестры, после чего волк освободил ее из заточения безмолвия, одарив языком.

Она как раз начала читать о том, как волк заговорил с ней низким хриплым голосом, эхом отдающимся в ее самых свирепых, звериных глубинах. Начал воспевать все ее скрытые достоинства. А она в свою очередь пыталась уловить всеоттенки его глаз. Агатовый. Нефритовый. Перванш [66] Перванш – один из оттенков голубого цвета, бледно-голубой с сиреневым оттенком. . Пюсовый [67] Пюсовый – бурый, коричневый оттенок красного, цвет раздавленной блохи (от фр. puce – «блоха»). . В этот момент Кэролайн вскакивает со своего места и в слезах выбегает из комнаты. Никто не двигается. Я не знаю, плакать мне, смеяться или просто орать от ужаса. Вместо этого я просто смотрю на куклу. А та смотрит на меня в ответ. И загадочно улыбается. Кира открывает было рот, чтобы продолжить, но Фоско авторитетно прерывает ее буквально на вдохе:

– Спасибо, Кира, мне кажется, суть мы уловили.

За этим следует пауза, настолько беременная, что поглощает собственное дитя и разрастается еще одним, побольше.

– Я думаю, ты дала нам более чем достаточно пищи для размышлений и обсуждения.

Она обводит нас испытывающим, пристальным взглядом истового гинеколога. Ну что?

– Отвратительно, – доносится откуда-то из темноты голос Кэролайн. Она возвращается. Ее рот все еще измазан лавандовой глазурью, удивительно совпадающей с цветом волос. – Так вторично !

– Вторично, Кэролайн? Это довольно…

– Она воровка! Она украла эту историю у сказочного канона! Как это подло и типично для нее!

– Алло, это называется литературным переосмыслением , – парирует Кира, поглаживая свою куклу по голове.

Кэролайн фыркает.

– Это воровство. Литературное воровство.

– Давай поподробнее, – настаивает Фоско.

Но Кэролайн со слезами на глазах качает головой.

– Я не могу, – выдавливает она и откусывает от кекса еще один кусок.

– Тогда, может, кто-нибудь еще хочет высказаться? Виктория, давай послушаем, что думаешь ты.

– Мне не показалось, что это отвратительно , – говорит Виктория. Она сидит, скрестив руки на груди. – Скорее просто тупо, глупо и абсолютно неинтересно.

Фоско хмурит брови. У нее на лице проступает обеспокоенность. В Чреве нет места жестокости, только если она не исходит от нее самой, Матери.

– Можно немного поконкретнее?

– Нет, – выплевывает она, оглядывая Киру сверху донизу. – Это просто общее впечатление.

– Что ж… Саманта? Элеанор?

Я пялюсь в стеклянные осуждающие глаза куклы. Вот только осуждает ли она меня? Или одобряет? Отвожу взгляд.

– Я все еще обдумываю услышанное.

– Должна признать, Саманта, еще раз, я рада, что ты сегодня с нами. Я тоже все еще… обдумываю, – она складывает ладони вместе так, словно сейчас начнет молиться за наши души.