Хуан Васкес - Нетленный прах

– Прошу внести в протокол эти слова, – сказал Родригес.

– Внесите все, что я скажу, – сказал Ансола. – Потому что я не откажусь потом ни от единого своего слова.

– Факты, факты, – сказал прокурор. – Представьте факты.

– Сейчас представлю. Сейчас покажу, что следователь прокуратуры, ведший это дело, сеньор Алехандро Родригес Фореро, исказил исходный материал в угоду версии, что Галарса и Карвахаль действовали только вдвоем. Убедительно прошу адвоката потерпевших, дона Педро Алехо Родригеса, взять текст обвинительного заключения. А сеньора следователя – раз уж он почтил нас своим присутствием – взять свой экземпляр и следить за чтением. Чтоб не скучно было сидеть.

В зале раздался хохот.

– Факты, сеньор Ансола, – повторил прокурор.

– Я и собираюсь предметно и конкретно показать, что следователь Родригес Фореро извратил суть дела.

– Мы настоятельно просим вас представить доказательства, сеньор Ансола, – сказал Родригес-младший. – И немедленно.

– С удовольствием, – ответил Ансола. – Сеньор секретарь, откройте, пожалуйста лист дела 1214-й. Сеньор адвокат, откройте, будьте добры, текст вашего отца на странице 270. Речь идет о встрече, имевшей место в плотницкой мастерской Галарсы за пятнадцать дней до убийства. Встреча эта имеет чрезвычайное значение, поскольку позволяет установить, кто же принимал в ней участие. Так вот, в деле сказано: «…за пятнадцать дней до убийства». Тогда как сеньор Родригес Фореро пишет в заключении: «…за несколько дней до…». И вот уже речь идет не о точном сроке, а о приблизительной дате. И я спрашиваю: когда следователь предпочитает расплывчатость точности? И отвечаю, ваша честь, так: когда последняя ставит в затруднительное положение каких-либо лиц, и этого надо избежать любой ценой. Это ли не извращение фактов?!

Ансола подождал рукоплесканий, и они последовали.

– Ничего подобного! – вскричал Родригес. – Извратить – это значит удалить нечто из материалов дела или злонамеренно изменить что-то. Здесь же – всего лишь некое сгущение. Следователь может, излагая факты, вместо одних слов употребить другие.

– Да неужели может? – с сарказмом осведомился Ансола.

– Разумеется, может! Следователь ничего не извратил, потому что его слова не взяты в кавычки.

– Это не единичный случай, – продолжал Ансола. – Имеются и иные многочисленные искажения.

– Приведите пример!

– Некто Алехандрино Робайо также в тот вечер находился в плотницкой. В протоколе допроса он перечисляет лиц, которые его сопровождали, и среди них – некоего Селестино Кастильо. Но прочтите Заключение, сеньор секретарь. Прочтите-прочтите. Имя его спутника там не значится, а вместо этого мы видим: «Товарищ, с которым он был в это время…» Имя Кастильо исчезло. Почему же? Да потому, что это имя носит один из подчиненных Саломона Корреаля!

– Сеньор секретарь, – взмахнул рукой Родригес. – Будьте добры, скажите нам, заключен ли в кавычки указанный фрагмент текста.

– Кавычек нет, – ответил тот.

– Нет кавычек – нет извращения смысла, – сказал Родригес.

Ансола обернулся к залу:

– Я ему говорю об истине, а он мне – про кавычки!

Публика повскакала на ноги. Поднялся оглушительный крик, но, перекрывая брань и угрозы, донесся до Ансолы и чей-то голос, который назвал его по имени и сказал: «Спокойней! Народ готов его защищать!» Окрыленный этими словами, он заговорил громче:

– Я заявляю, что следователь Родригес – укрыватель!

Люди вскочили со своих мест, воздели кулаки, завопили. Ансола понял, что в этот самый миг и на этом самом месте способен поднять мятеж, и еще то, что, наверное, чувствовал генерал Урибе, произнося свои речи – власть над толпой и грозную возможность власть эту использовать. Полицейские выстроились перед местами для публики, чтобы поддержать порядок в зале, и сторонники Ансолы расценили это как угрозу. «Пусть попробуют! – раздались крики. – Пусть только попробуют выстрелить – увидят, что народ умеет защищаться!» Судья попытался возвысить голос, но его призыв «К порядку!» был заглушен хором голосов и стуком кулаков по деревянным перилам. «Смерть убийцам!» «Смерть Акосте!» – доносилось с другой стороны. А судья продолжал потрясать колокольчиком и выкрикивать: «Заседание закрыто! Заседание закрыто!»

– Был объявлен перерыв, – продолжал Карбальо. – Но уже всем было ясно, как настроены люди. И то, что произошло в первый день, стало повторяться и в последующие. Ор и крик. Протесты. Рукоплескания. Зал, разделившийся на сторонников и противников. Атмосфера, близкая к взрыву… И Ансола, дающий свои показания. И потом, когда он начал представлять своих свидетелей, страсти не улеглись.