Хуан Васкес - Нетленный прах

В последующие недели Ансоле пришлось вытерпеть и то, что один столичный писатель назвал его книгу «обычным криминальным чтивом», а ее автора – «ополоумевшим детективщиком», и то, что при его появлении в кафе посетители начинали перешептываться, отчего он однажды даже не пошел на лекцию Луиса Лопеса де Месы, хотя она очень интересовала его – и все потому, что не хотел оказаться среди непредсказуемой публики. В начале декабря на площади Боливара проходила манифестация рабочих, и Ансола должен был идти домой кружным путем, ибо слишком еще свежа была память о другой манифестации, в гущу которой он попал, переходя другую площадь. Никогда еще не было ему так одиноко. Имя его было на устах у всех, но он замечал, что люди стараются не встречаться с ним глазами. Перед Рождеством ему доставили от Хулиана Урибе пакет, где обнаружились коробка дорогого шоколада и карточка со словами «Поздравляем с праздниками», и это стало первым признаком того, что семья не вычеркнула его из своей жизни. Дни проходили за днями, Ансола шел из дома в контору, из конторы возвращался домой, выезжал инспектировать работы, которые велись то там, то тут в обширном пространстве Боготы. Между Рождеством и Новым годом ему пришлось наблюдать за ремонтом моста через реку Сан-Франсиско. Ему объяснили, что некогда одна женщина упала с него и разбила лицо о гладкие камни. Ансола слушал эти объяснения, но невнимательно и безо всякого сочувствия, потому что думал о последней лжи, пущенной в него с газетных страниц, об этом плевке типографской краской. И в последние недели 18-го года был занят исключительно наблюдением за набирающей силу кампанией лжи и клеветы, единственная цель которой заключалась в том, чтобы Ансола не добрался в целости и сохранности до начала процесса.

Или, по крайней мере, так казалось мне. Когда же я сказал об этом Карбальо, он со мной согласился: да, так и должно было случиться.

– Да, часть страны – причем самая могущественная часть – объявила ему войну. Нам с вами и вообразить невозможно, через что пришлось пройти бедному мальчику.

Каждый раз, как Карбальо называл Ансолу «мальчиком», словно тот был его сыном или сыном кого-то из знакомых, я вспоминал, что ко времени выхода книги ему уже исполнилось или вот-вот должно было исполниться двадцать шесть. А я в ноябре того года, когда двадцать шесть исполнилось мне, уже приехал в Барселону, а перед тем опубликовал два романа, оставивших у меня сперва ощущение растерянности, а потом – провала, и готовился начать все сначала, готовился к новой жизни в новой стране и хотел во второй раз попробовать стать писателем. Ансола же не только выпустил книгу, превратившую его в самого неудобного человека в стране, где неудобные люди обычно навлекают на себя разнообразные напасти, но и готовился выступить свидетелем на процессе, посвященном самому громкому убийству в новейшей истории. «Преступлением века» называли его многие, не обращая внимания, что век только еще начинается и сомнительная пальма первенства вполне может быть оспорена. Так же говорили и про убийство Гайтана, а спустя сколько-то лет – и про гибель Лары Бонильи, и про убийство Луиса Карлоса Галана. Моя страна исключительно щедра на такие события.

– «Преступление века», – вдруг расхохотался Карбальо. – Они и понятия не имели, что ждет нас впереди.

Суд над Леовихильдо Галарсой и Хесусом Карвахалем, обвиняемыми в убийстве генерала Рафаэля Урибе Урибе, начался в мае 1918 года. Процессу предшествовали разоблачения Ансолы, который, не удовольствовавшись публикацией своей книги «Кто они?», заявил, что приведет на процесс тридцать шесть новых свидетелей и сообщит новые, никому пока не известные подробности покушения на генерала. Педро Алехо Родригес, адвокат со стороны обвинения, заявил, что это противозаконно, потребовал, чтобы новые свидетельства были заранее представлены суду и чтобы Ансолу ни под каким видом не допускали на процесс.

– Педро Алехо Родригес, – сказал я, – сын следователя прокуратуры, составлявшего обвинительное заключение. Сын врага, иными словами.

– Именно так, – согласился Карбальо. – Он потребовал, чтобы Ансола не участвовал в процессе даже в качестве свидетеля.

Ансола тем не менее не дрогнул. В назначенный день он в полдень вышел из дому и направился в «Салон-де-Градос», помещение со столь устоявшейся репутацией, что никому не показалось странным, что убийц генерала будут судить там же, где четыре года назад прошла панихида по нему. Под мышкой он нес пачку бумаг и всю дорогу не переставал сокрушаться, что не сложил их в портфель. Он проходил квартал за кварталом под мелким дождиком, не мочившим его, на каждом шагу чувствуя, что все сильнее волочит боязливые ноги по брусчатке мостовой, но твердо зная, что не явиться на заседание будет капитуляцией, а то и отречением. Еще не доходя до Шестой карреры, слышно стало, как шмелем над разогретой землей гудит толпа, заполнившая улицу. Ансола прошел по Десятой калье, мимо окна, из которого выпрыгнул, спасаясь от заговорщиков, Симон Боливар – те убили одного из его охранников и ворвались в его спальню, но обнаружили лишь еще теплую постель, – и шагал дальше, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться, пока не кончилась стена. Тут он остановился. Среди прочего у него под мышкой был и экземпляр «Кто они?». Ансола не знал, правильно ли он сделал, захватив его с собой. Глубоко вздохнул, пробормотал краткую молитву и поцеловал ноготь большого пальца. Свернуть за угол было все равно что выйти на арену навстречу диким зверям и почувствовать, как за спиной закрылись ворота.