Хуан Васкес - Нетленный прах

– Вот он! – донесся до него чей-то выкрик. – Вон тот, кто сочинил эту книгу!

Ансола почувствовал, как взгляды людского множества, слившись в единый взгляд чудовища, взирающего на него одним глазом, устремились к нему, нащупали, заметили. «Пусть уходит прочь! – грянул хор яростных голосов. – Прочь! Прочь!» Но с другой стороны, ближе к Девятой калье, будто с балконов женского монастыря, заревели другие голоса: «Пусть войдет! Пусть войдет!» Ансола, проталкиваясь через толпу, время от времени наугад вскидывал глаза то на одно, то на другое лицо, делая это для того, чтобы люди не почуяли его тревогу, и так вот добрался до массивных деревянных дверей на толстых железных петлях, похожих на вход в святилище. Под вырезанным на каменном фронтоне гербом стояли двое полицейских, и один загородил ему дорогу со словами «Запрещено».

– Почему это? – спросил Ансола.

– По приказу судьи.

Тогда Ансола прокашлялся и сказал стражу так, чтобы слышали все:

– Там внутри нет тех, кто должен быть!

«Клеветник! Безбожник!» – стала кричать толпа. Однако из-под балкона по-прежнему доносились требования впустить его, причем такие воинственные, что Ансола на миг испугался, что из-за него сейчас начнется настоящее сражение. Впрочем, напрасно надсаживались люди без лиц – полиции был отдан ясный приказ. Ансола не мог войти.

– Но на следующий день ему повезло больше, – сказал Карбальо.

– А что изменилось? – спросил я.

– Ничего – и всё. – Карбальо подумал немного и добавил: – Вы бывали там, Васкес? Бывали в «Салон-де-Градос»?

– Нет, не приходилось.

– В таком случае предлагаю вам прогулку. Нет такого закона, чтобы нам с вами торчать в четырех стенах день и ночь.

Мы вышли на улицу и зашагали по Пятой каррере к югу. Я снова спросил Карбальо, что же изменилось и почему Ансоле разрешили присутствовать на суде.

– Пресса, – ответил он. – Все газеты возмутились тем, что его не допускают в зал. Протест выразили и «Тьемпо», и «Либераль», и «Эспектадор», и «Републикано». Все, все выступили на защиту Ансолы и его права представить суду тридцать шесть свидетелей. Протест подхватили жители. Вышел такой скандал, что судья Гарсон вопреки ожиданиям был вынужден отступить. Видно, понял, что его упорство может выйти ему боком.

Мы пересекли проспект Хименеса, миновали бильярдную «Авентино», где провел я некогда столько часов в неге и праздности, и, наткнувшись на стену углового дома на Четырнадцатой калье, у которой в 1996 году убили Рикардо Лаверде, свернули направо и продолжали идти на юг по Шестой каррере.

– На следующий день Ансола снова явился в суд. Газеты день за днем в подробностях освещали ход процесса, обильно цитировали и комментировали допросы свидетелей, так что читатели могли составить представление о том, что там происходит. Одна газета описывала Ансолу, явившегося на заседание с пачкой бумаг под мышкой. Книги, тетради, отдельные листы. Сейчас ничего этого у меня нет, но раньше я приносил все с собой, когда приходил туда, чтобы попытаться представить, что видел мой мальчик в эти минуты.

«Мой мальчик», – сказал он. Мы приближались к углу Десятой калье, где возвышалась каменная громада, в которой век тому назад помещался «Салон-де-Градос», и только в этот миг меня осенило (хотя это должно было случиться раньше): между Карбальо и Ансолой существовала какая-то таинственная связь, вернее, Карбальо чувствовал глубинное родство с этим охотником на заговорщиков. «Мой мальчик». Я незаметно рассматривал его, покуда мы гуськом шли с ним по узкому тротуару. Наверное, верит в переселение душ, – насмешливо подумал я и тут же устыдился. Тем временем мы были уже под резной каменной аркой и когда, пройдя через темный подъезд, оказались в ярко освещенном внутреннем дворе с каменным фонтаном посередине, я подумал, что Карбальо, попав под своды этих пышных колоннад, испытывает – или хочет испытывать – те же чувства, что и Ансола в свое время, когда, например, вошел в этот просторный вестибюль с высокими потолками, когда, например, при его появлении с мест для публики донесся гул, какой бывает при землетрясении.

– Это здесь было? – спросил я.

– Здесь.

Это помещение могло вместить на своих деревянных скамьях несколько сот человек. И потому некогда было самым главным местом в университете, который тогда располагался здесь – его актовым залом. Карбальо рассказал мне о фотографиях в газетах того времени. Объяснил, где должен был находиться Ансола, а где на чем-то вроде внушительного трона, под балдахином, затенявшим пространство, восседал второй член верховного суда Боготы доктор Хулио Гарсон. Рядом располагались члены суда: над головами у всех четверых висело деревянное распятие с огромным – с пятилетнего ребенка – Христом. Перед ними, за особым столиком, за бруствером из бумаг высотой в четыре пяди сидел секретарь суда. В тот день, когда Ансола впервые давал показания, стало известно, что Педро Леон Акоста палкой и кулаками избил какого-то гражданина, при всем честном народе назвавшего его соучастником преступления. Драка вышла такой ожесточенной, что полицейскому пришлось разнимать их силой, и не выяснись вовремя, что речь идет о таком известном человеке, обоим пришлось бы ночевать в участке.