Натан Энгландер - Кадиш.com

И эта-то мысль о ношах и союзах, зрелище молодой четы, взмывающей к Небесам, и туго натянутая салфетка в руках супругов, — все это заставляет Шули мысленно вернуться к церемонии подписания кетубы. Задуматься о брачном договоре и о носовом платке, который жених достал из кармана и отдал Шули для передачи эйдим — двум кошерным свидетелям. Это был киньян, скрепляющий договоренность, материальный символ обязательств, взятых на себя этими людьми.

Сногшибательная догадка настигает Шули. Он оступается, колени подкашиваются. Те, кто держит кресло вместе с ним, испуганно перехватывают груз. Глядят на Шули встревоженно и раздосадованно: силятся не уронить хассана, не размазать, как Шалтая-Болтая, по полу.

Мужчины торопливо опускают кресла на пол, все широко улыбаются и аплодируют, чтобы замять происшедшее, а Шули тем временем ковыляет к дверям мимо сына и дочки, покидает зал. Замечает, направляясь к выходу на улицу, как Мири выскакивает из круга женщин, танцующих хору.

И вот отчего у Шули голова идет кругом — от осознания того, что все его годы тшувы, целая жизнь искупления грехов ничего не сделали для его отца. Ни зажигаемые на йорцайт свечи, ни совершаемые Шули обряды. Двадцать лет кадишей, ничего не значивших, потому что не Шули должен их читать. Пусть Гавриэль не встает, когда ему полагается, но разве Гавриэль не стремился возложить на себя более долгосрочную ответственность? Разве не выбрал Гавриэль себе в наследство отцовский бокал для кидуша, хоть и прекрасно понимал, что из-за его йецер а-ра — зародившегося в нем дурного начала — владение бокалом взвалило бы на него трудновыполнимую задачу?

Этот пишер [58] Сопляк, маленький мальчик ( идиш ). , совсем маленький — даже пушок на щеках не растет, — преуспел в том, в чем Шули потерпел неудачу. Вознамерился служить своему отцу долгие годы.

Мири догоняет Шули еще до перекрестка.

— Что тебе в голову взбрело, муж мой? — спрашивает она с неподдельной тревогой. — Ты пьян? У тебя лицо позеленело.

— Я догадался, — говорит он. — Догадался, что расшевелил во мне тот мальчик.

— Только не тот ученик, — огорченно говорит Мири. — Ни к чему здесь об этом думать.

— А есть ли более подходящее место, чем свадебный зал, — говорит он, — когда надзираешь за подписанием договоров, когда претворяешь любовь в закон? Дело в киньяне, — говорит ей Шули, нервно озираясь, словно их кто-то может подслушать. — То, что я вернулся в лоно религии, еще не означает, что я все принес с собой обратно. На том сайте, в прошлой жизни, я уступил то, что принадлежало мне.

— Шули, разве это новость? Сколько раз мы с тобой об этом толковали, сколько лет? Ты оплатил услугу, вот и всё.

— Нет, не всё. Не знаю, может, я даже тебе не говорил. Когда я ставил подпись, там была виртуальная авторучка, которую я вложил в виртуальную руку. Я совершил киньян. Передал свои права другому, передал взаправду. А это значит, что даже теперь вспоминать моего отца — обязанность того, другого человека.

— Ты это на полном серьезе говоришь? — спрашивает она.

Да, Шули говорит на полном серьезе.

— Думаешь, раввинский суд признает это действительным? Чтоб шалиах мицва, представитель, приобрел это право навеки? Нет, суд этого никогда не признает. Передача авторучки — это же для наглядности, только для виду. Свадебный киньян — договор совсем другого рода.

— Моя гениальная жена, ты всегда знаешь все ответы. Но ты не знаешь, какое решение вынесет бейт дин [59] Еврейский религиозный суд. , если мной руководило намерение избавиться от этой обязанности до конца жизни. Право не восстанавливается само собой. Надо, чтобы другая сторона его вернула. — Шули на грани обморока. — Что, если его попросят, а он захочет оставить у себя то, что я ему отдал? В каком положении я окажусь?

— А как ты его разыщешь, чтобы попросить? Но дай мне поразмыслить, — говорит Мири. — Я могу справиться в книгах. Могу что-то посоветовать.

— Мири, я тебе сразу скажу, куда заглянуть. В Тору. Смерть Ицхака. Еврейского праотца хоронят, и у него остаются два сына, которые должны его оплакивать. Изучи это чудовище, Исава, первородного сына, который обменял на миску чечевицы свое право по рождению. Знаешь, что там написано?

— Знаю.

— Но какое конкретное слово там стоит, знаешь?

— «Вайивез», — говорит Мири.

— Да, «вайивез». «Презирать»! Исав не просто отверг свое право по рождению, не отказался от него, а сознательно отделался от него, потому что презирал это право. Вот гниль — и в моем, и в его сердце.