Натан Энгландер - Кадиш.com

— Но читать кадиш — высшая хвала Богу, какую может воздать человек, — говорит Шули. — Даже если бы ребенок был грешником и всего лишь откликался на «ихей шмей рабба» [46] Часть кадиша: «Да будет благословенно великое имя Его» ( иврит ). , за одно это он сам получил бы билет на Небеса.

Мири призадумывается — Шули подозревает, что она из тактичности, щадя мужа, делает вид, будто затрудняется с ответом.

— Тут таится парадокс, — говорит она наконец. — Дети ничего делать не обязаны, даже если мы поручаем им такое важное дело, как чтение кадиша. В «Шулхан Арух» даже сказано, что, хотя кадиш помогает на Небесах усопшим, ребенку гораздо важнее ходить по пути правды [47] Аллюзия на Притчи царя Соломона, 8:20. Цитата приведена по синодальному переводу Библии. , чем произносить его слова.

Шули размышляет над этим, обхватив подушку. И говорит:

— Значит, Гавриэль ничего дурного не делает.

— Муж мой, можем ли мы поговорить, в чем тут дело, а что к делу не относится?

— Да, — отвечает Шули срывающимся голосом.

— Этот мальчик — не ты, — говорит Мири. — Ты давно уже совершил тшуву [48] Тшува ( иврит ) — буквально «возвращение», т. е. раскаяние, исправление поведения, являющееся условием Божественного прощения. — Примеч. ред. . Сколько лет ты зажигаешь свечу в йорцайт [49] Йорцайт — годовщина смерти (по еврейскому календарю). — Примеч. ред. своего отца? Сколько лет ты встаешь с началом кадиша, вкладывая в это всю душу? — Мири прислоняется лбом к плечу Шули. — Всю душу — ради его души.

Шули поворачивается к Мири, обнимает ее, прижимается щекой к ее шее.

— Этот мальчик в свои двенадцать — не ты в прошлом, в твои тридцать лет, когда ты жил под кайфом и ленился, и попусту тратил свою жизнь на рекламу…

— На брендинг, — говорит Шули, приподняв голову, утирая нос рукавом пижамы. — Это часть рекламной индустрии. Но брендинг — отдельная сфера.

— Главное, — говорит она, — что, когда ты разбазаривал свои дни на впаривание всякой дряни, а ночи на попытки подцепить сифилис, чтобы приволочь его в наш брак, все это было необходимо. Тебе понадобилось сбежать от себя самого, сбежать от обязательств, которые ты позже взял на себя снова — понадобилось, чтобы достичь чего-то в десять раз большего — нет, в сто раз, — чем то, чего ты сумел бы достичь, если бы не сбежал. Мы все должны сказать спасибо за то, что ты так долго блуждал во мраке.

Но время первой из внеочередных перемен рав Шули и Гавриэль сидят за столом, совсем как днем раньше: по одну сторону стола, перед ними Гемара, палец Шули — на комментарии, который они должны проработать. Шули не приступает к объяснению урока — нет, он возобновляет разговор, словно ни миновало и секунды.

— Почему ты не встаешь во время молитвы, дитя мое? — спрашивает Шули. — Почему ты не встаешь с началом кадиша?

— Я встаю, — говорит Гавриэль.

— Встаешь?

— Иногда по вечерам. Во время маарив. Вместе с братьями.

— Когда у вас собирается миньян?

Мальчик отвечает деловито:

— Без него читать нельзя.

— Но в школе? Почему здесь ты не встаешь? Должна же быть какая-то причина.

И Шули замечает в своем голосе трепет, выдающий смятение, которым он не собирался делиться с мальчиком.

Гавриэль, словно меняясь с ним ролями и желая лишь успокоить рава Шули, уточняет:

— Вы хотите знать, я нарочно веду себя плохо или как?

— Да. Вот что я пытался выяснить. Это гнев побуждает тебя делать то, что ты делаешь? Или причина иная? Потому что бунт — он может быть и способом признать важность того, против чего мы бунтуем.

На этом рав Шули делает паузу, но Гавриэль отмалчивается.

— Я вот что пытаюсь сказать: иногда, отвергая что-то, мы даем понять: то, что мы отвергаем, действительно важно. Это своеобразная вера, пусть даже наизнанку.

Гавриэль приободряется:

— Вы хотите сказать, ничего страшного, что я ем некошерное? Потому что те конфеты… я тайком принес горсть домой. У меня еще немножко осталось.

Шули вскрикивает:

— Ой-ой!

И мальчик пристыженно краснеет.

— Нет, есть трефное — это не «ничего страшного». А если уж ты ешь трефное, зачем тащить его в кошерный дом к маме? — Рав Шули трет себе щеки обеими ладонями, начинает сызнова. — Послушай. Я тебе скажу кое-какие взрослые слова. Потому что знаю, что в тебе где-то притаился юноша со зрелым умом. Так позволь спросить: знаешь ли ты, что такое кадош? Что это значит?

— Святой, — отвечает Гавриэль.