Натан Энгландер - Кадиш.com

— Нет, — говорит Ларри, мотнув головой.

— Это последнее, что он сказал мне в этой жизни: «Кадиш. Не допускай, чтобы твой брат меня подвел».

Перед этими двоими. Какая наглость!

Сестре Ларри говорит:

— Неправда. Я же был там. — И для убедительности добавляет: — Себе мозги трахай, не мне.

Мужчины отшатываются. Но не Дина — не зря она столько лет его старшая сестра.

— Зазнайка, — говорит она, отпуская его руки.

— Дина, ты никого не щадишь. Серьезно, трахай себе мозги. Или пусть Ави — у него ведь стоит — тебе поможет. Ты чудовище.

Хаффман, белый, как мел, огибает Дину и цепляется за раввина, кладет руку на его плечо, чтобы удержаться на ногах.

И все же Дуви — он не робкого десятка — вставляет свое слово:

— Быть при смерти и бояться, что никто не прочтет по тебе молитву, — положение нешуточное.

Ларри меряет Хаффмана взглядом. Рядом с костлявым Роем Хаффман кажется еще приземистее и упитаннее. Он, по мнению Ларри, заслуживает такой же отповеди: «И вы тоже себе мозги трахайте!» — но Ларри этих слов не произносит.

А произносит вот что:

— Мой отец придавал этому большое значение. Но он умер не в страхе. Не из-за меня. Как бы жестоко ни было намекать…

— Я не намекала, — говорит его сестра. — Я сказала прямо. Сказала, потому что знаю.

— Я тоже был рядом с ним, — говорит Ларри, — и уходил он светло. Он ушел умиротворенно, зная, какой я на самом деле. — И буквально вопит: — Я хороший мальчик! Он сам мне сказал.

На него смотрят пристально, смотрят с сочувствием. Как он жалок!

Дина вновь спрашивает, на сей раз спокойно:

— Ты пообещаешь, что будешь это делать — читать молитву?

— Не пообещаю и не буду молиться, — говорит Ларри. — Ни с людьми, ни сам по себе. Я стану делать это дома, когда будет правильное настроение. Стану чтить своего отца на свой манер. И я верю — совсем как вы верите во все такое, — что это ничуть не хуже.

— Но это не так, — говорит сестра, отчаявшись. — А Бог сделал тебя тем единственным… единственным, кто для этого предназначен.

— Но почему? — вопрошает Ларри. — Дина, почему ты не можешь это делать? Почему бы тебе не читать эти долбаные молитвы? Если в нашей семье ты — тот самый человек, на которого папа мог положиться, если, черт возьми, он оставил тебе на сохранение свой прах, возложи на себя обязательства, которые к этому прилагаются. Читай кадиш сама.

— Я же девочка! — говорит она. — Не могу.

— Во-первых, ты женщина, — говорит Ларри. — Но вторых, наведи порядок в своей религии.

А раву Рою он говорит:

— Нелепо застревать в тупом Средневековье. Введите равноправие. 1999 год на дворе. Давно пора. Наведите порядок в своей общине. Разрешите Дине читать молитву!

Раввин со страдальческим лицом опускается на край раздвинутого дивана.

— Да ладно вам, ребе, — говорит Ларри. — Скажите ей, что это нормально, и это станет нормальным. Станьте первым отважным раввином, который это разрешит.

— Это устроено не так, — отвечает Рой.

Ларри оборачивается к Хаффману:

— А вы, Дуви? Почему бы вам не навести глянец на отсталые позиции раввина? Чтоб стали приемлемыми.

— Эти позиции не отсталые, — говорит Дуви.

— Отлично. — Ларри обращается к сестре, словно те двое уже ушли. — Почему бы не поручить это Ави? «Второй сын» — всегда называл его папа. Он и так молится, наверно, раз пятьдесят на дню.

— Ави — мой муж. Не кровный родственник!

— Тогда твоему мальчику.

— Хочешь услышать ругань, зазнайка? — говорит сестра. — Хочешь услышать грязную ругань, ах ты, брат говенный? Хочешь, чтобы ребенок соблюдал траур вместо тебя? Он даже не на очереди. Нет, Ларри. Никто, кроме тебя.

— Ну тогда, мне сдается, наш отец попадет в Ад.

Этими словами Ларри попадает в больное место, хотя вроде бы в него не метил. Дина, потеряв самообладание, начинает причитать. А уняв рыдания, говорит:

— Да, братик, когда ты хочешь нагадить, жестокости тебе не занимать.

— Ой ли? Пустяки по сравнению с твоими словами, что отец умер в страхе… из-за меня.

— Тогда докажи, что его страхи были напрасны, — говорит Дина, — и сделай то, что обязан!

— Сделаю. Клянусь сделать, — говорит он. — Но сделаю на свой манер!

В этот самый момент его сестра смотрит на равнина, который каким-то образом, чуть ли не путем левитации, оторвался от дивана. Сестра, надеясь на спасение, оборачивается к этому человеку и к общественному институту, который тот здесь представляет.

Ларри поддерживает ее: наконец-то они оба на одной стороне.