Михаил Холмогоров - Жилец

«Жорж, возьми себя в руки, возьми себя в руки, Жорж», – подавал себе напрасные команды, а в голове путались дурацкие вопросы, память обозревала шалман, дворы и переулки, скамейку на Страстном… Да, там какая-то барыня из бывших выгуливала собачку, миловалась пара напротив, мастеровые за спиной пришли чинить бордюр… Ну и что с того? Все это теперь несущественно, главное, сам греха на душу не взял.

– Откройте окно, мне душно.

– Нельзя. Простудитесь. А мне, повторю еще раз, вы нужны здоровым. И не надо так волноваться, я просто-напросто показал вам, что ОГПУ не даром ест свой хлеб. Вы все силы положили, тайну берегли, а она нам не нужна. Сегодня не нужна. Когда понадобится – вспомним. А можем и не вспоминать. Если будете хорошо вести себя и активно сотрудничать с нами.

– А где гарантии? Не вы ли мне только что объясняли, что интеллигенция обречена? Очень убедительно и доходчиво.

– Я, я. Но всякое правило подтверждается исключением. Я и думаю остаться именно таким исключением. Хотел бы вам посоветовать сделать то же. И, как видите, прилагаю силы, чтобы помочь. Поймите, дорогой, советская власть надолго, на всю нашу жизнь, вы ее, хоть сто лет проживите, не перетерпите. Недолог день, когда весь мир будет наш.

– Да, я это слышал. Троцкий, помнится, в Одессе проповедовал, когда французы ушли. Только что-то Льва Давыдыча последнее время все меньше видно. Болеет много.

– Не в Троцком дело. И не в его бреднях о мировой революции. Дело в том, что мир, западный мир давно понял, что Советский Союз – это реальность. И с реальностью приходится считаться. Друг перед другом и в газетах для своего быдла можно сколько угодно надувать щеки, но сами-то вершители судеб давно ищут способы активного примирения с нами. А связующие нити отнюдь не у Чичерина – они в руках Феликса Эдмундовича. Для умного чекиста нет никаких границ – даже в те государства, которые официально не торопятся признать Советы. И мы с вами, Георгий Андреевич, сможем вполне безнаказанно гулять по любой столице мира.

– Может быть, может быть. Но в моем положении думать об этом неуместно. Пора о душе позаботиться.

– Душа не убежит. Без нашего, кстати говоря, дозволения. А я вам предлагаю участвовать в той власти над миром, что нам доступна. Фелицианов, пойми, мы уже давно, хоть и неявно, владеем всей планетой. Еще несколько лет, и правительство в Париже, Берлине или Вашингтоне будет формироваться в Москве. Никто этого и знать не будет, только покорные избиратели, как стада баранов, пойдут голосовать за того президента, который устраивает товарища Сталина. А народу своему пусть лопочет, что вздумает, может, и самые антисоветские речи, только делать будет по-нашему. А ты и я будем сидеть в кафе на Монмартре или играть в рулетку в Монте-Карло и тихо наблюдать, как свершается наша воля.

Странное дело, Лисюцкий озвучил те картины, что мелькнули в сознании Георгия Андреевича в тот миг, когда рука тянулась к пресс-папье. Он видел и столик под тентом на Монпарнасе, и газету «Фигаро» с итогами последних выборов в английский парламент и фотографиями депутатов, избранных усилиями вездесущего ОГПУ. Смешно, право.

– Во-первых, я не давал вам основания называть меня на «ты». А во-вторых, как я полагаю, чашечка кофе на Монмартре весьма дорого мне обойдется. Вы же каких-то действий потребуете.

– Вовсе не обязательно. Действовать буду я.

– А я прикрывать. Спасибо, увольте. К тому же властолюбие не входит в число моих достоинств.

– А речь не идет о власти. Тут охотники и без вас найдутся. Вы все страдали, что не можете найти точку созерцания. Так я вам ее даю. Самая выгодная и безопасная точка созерцания – не «под» и даже не «во», а при власти. Вы все видите, все понимаете, с вашими мозгами и анализируете великолепно. А при желании можете влиять на события.

– Вот уж чего меньше всего хотел бы – так это влиять на события. Это уже не созерцание. Да и точка для созерцания не самая чистая. Она потребует порой и замутнить взор. А взору нужна свобода.

– Далась вам эта свобода! Человек вполне обходится без нее. Революция освободила массы, а теперь они сами под ярмо просятся. Сейчас как раз тот редкий исторический момент, когда истинную свободу получают управляющие ярмом. У вас есть шанс. Может быть, да не может быть, а точно – последний. Или мы на вас навесим это ярмо сейчас и навсегда.

– Опять пугаете?

– Нет-с, ставлю вас перед суровой реальностью. Вы же умный человек, к тому же борец с предрассудками. Что ж вы сами за них цепляетесь? Не вы ли Ницше проповедовали девушкам-курсисткам году этак в шестнадцатом? А когда вас приглашают в белокурые бестии – назад к зануде Канту с его пошлостями – звездное небо над головой, нравственный закон внутри нас? То-то вы в гражданскую этих господ-идеалистов с нравственными законами в белой армии не навидались.