Михаил Холмогоров - Жилец

– Вы-то, гражданин следователь, с какой стати?

– Да ведь я тоже кое-какой курс наук прошел – четыре года в Казанском университете, юнкерское училище…

– Это еще не дает вам права считать себя так называемой прослойкой. Тут и кое-какие нравственные основы неплохо бы помнить.

– Ну насчет нравственных основ можно и поспорить – вы ж сами ниспровергали буржуазную мораль, ханжество… Расчищали дорогу. А что до моей принадлежности к прослойке – так я тоже много разных книжек читал, ну и размышлял кое о чем. Выводы делал. Вот одним из них только что поделился с вами. Никто ведь вслух предписаний об истреблении интеллигенции не выскажет и даже декрета не издаст, а только все к тому идет. И то, что сегодня происходит с вами, – это еще цветочки.

– Что вы меня пугаете? Я давно это понял и без вашей помощи. Да, кстати, по своему сегодняшнему социальному положению я – рабочий соцкультбыта. Так записано в профсоюзном билете.

– Бьют не по билету, а по личности. Бог шельму метит. Вы, Георгий Андреевич, шельма меченая и в составе пролетариата не затеряетесь. Уже не затерялись – мы ведь вас извлекли.

– Да, извлекли. И готовите, как агнца, на заклание. Мол, политика партии такова. Будто я без вас не знаю, что «у нас интеллигенция не мозг нации, а говно». Так, кажется, ваш Ильич высказался на сей счет?

– Именно в этих словах, уважаемый Георгий Андреевич. Приятно, скажу вам, поговорить с догадливым человеком. Между прочим, что б вы там ни проповедовали о нравственных основах, а у нас десятки подтверждений тому, как прав был товарищ Ленин. Вы себе не представляете, какие лица из числа русской интеллигенции, с какими репутациями согласились сотрудничать с нами. И из каких низких, на ваш, конечно, взгляд, побуждений. Потомки, если узнают, ахнут.

– Так вы и меня хотите подвести под ленинское определение? Гран мерси. А что до тех, кто решился вам прислуживать… это их личное дело. Их совести.

– Ошибаетесь. Разума. Люди поняли, за кем стоит реальная сила.

– За кем реальная сила, я понял еще в тысяча девятьсот двадцатом году. Именно поэтому сижу тихо, ни в какие заговоры не лезу, своих взглядов не демонстрирую. По мере сил зарабатываю на свой хлеб. На кой черт я вам сдался? Видите, «за что?» я уже и не спрашиваю.

– А на тот черт, дражайший Георгий Андреевич, что мы с вами хоть и говно, по-ленински говоря, но – мыслящее. Сомневающееся. Догадливое. И нет такой щели, где интеллигент может укрыться от карающей руки советской власти. Нас еще терпят, пока не вырастили новой, такой, какая нужна. А советской власти нужна такая интеллигенция, которая знала бы свое дело и не более того. Во всем остальном полагалась бы на политику партии, верила б слепо и безоговорочно в каждое слово, напечатанное в газете «Правда». И, повторяю, ничего бы не анализировала, ни о чем бы не догадывалась.

– Это уже не интеллигенция. А как раз то, что подходит под формулу товарища Ленина. Да только вряд ли удастся воспитать такую. Умственный труд немыслим без сомнений и догадок. Вы просто добьетесь молчащей интеллигенции. Которая не будет бегать по Москве со своими догадками и вываливать их первому встречному.

– «Молчи, скрывайся и таи»? Не поможет. От русского интеллигента, знаете, эдакая эманация исходит. Ее не скроешь ни молчанием, ни открытым враньем. Впрочем, вранье-то нас бы устроило.

– Имел случай убедиться.

– В вашем положении подобные шутки неуместны. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. – Лисюцкий начинал злиться. Он терял управление мыслью, разговором, собственный план утрачивал стройность и последовательность, он ведь уж добрый час бьется, а к цели так и не приступил. Но главное-то – кураж, утренний кураж исчез и не подавал признаков жизни. Ум не поспел за вспышкой ненависти, и Лисюцкий, сам того не ожидая, брякнул: – А что до вашего молчания, так оно, Фелицианов, не абсолютно. Не далее как двадцать седьмого января, беседуя на скамеечке со своим гимназическим приятелем, вы позволили себе такой пассаж. Я не вижу большой разницы, сказали вы, между каким-нибудь красногвардейцем и тем охломоном, что вашего Баумана пришиб. Вся разница в подстрекателях. Одного какой-то Дубровин науськал, другого Ленин, а хороши все. Это ваши слова, Фелицианов?

Будто по лицу ударил! Бросило в жар, жар отпрянул, и холодный пот заструился по груди.

– Что ж вы так побледнели, голубчик? А-а, догадываюсь. Вы все пытались скрыть от нас свою встречу с троцкистом Смирновым. Как видите, не вышло. У нас не любят игры в прятки. Смешной человек этот Смирнов. Все в революцию играет. Никак не поймет, что время революций прошло, страна уже другая. И народ за покой, за то, чтоб его не трогали, вчерашнего вождя на первом же суку повесит. Ну ничего, пусть поиграет.